– Бу-у-ум! Я – зачинщик неприятностей, панк-подстрекатель…[3]

Парень по-настоящему увлекся. В руке у него была зажигалка, и, пока я смотрел, он наклонился и щелкнул ею – сигнал, которого я ждал. Я приоткрыл люк и вставил туда конец шланга.

– Томми, – крикнул я, но он меня словно не слышал. – Томми!

Края его спортивных штанов вспыхнули, затем пламя перебралось на футболку.

– Томми!

Наконец он откликается и оборачивается как раз в тот момент, когда струя воды бьет ему в лицо.

Кит все еще пел какое-то время – по крайней мере, минуту, – но Райли замолчал. Он больше не танцевал. Он стоял лицом ко мне, с зажигалкой в руке, промокший до нитки.

Вверх и вниз летели брызги, а он смотрел на меня, кипя от злости. Я поливал камеру, пока все остальное не стало таким же мокрым, как и он. Я даже направил шланг на этот его долбаный магнитофон и облил тоже. Это вырубило наконец The Prodigy.

Хорошо поработав, я закрыл люк и вошел в кабинет, где сидела медсестра, занимаясь бумагами.

– Пожар в камере, – сказал я, и она тут же вскочила. – Не волнуйся. Разобрались.

У нашего Голлума все еще была зажигалка, но поджигать было нечего. После такого происшествия нужно было периодически проверять его – пять раз в час мы должны были заглядывать к нему.

Зимой в камерах под утро становилось холодно, и около трех-четырех часов Райли нажал на кнопку звонка, и я пошел его проведать..

– Все в порядке, Томми?

– Черт побери, мистер Сэмворт. Я тут замерзаю до смерти.

– Ну, парень, если ты снова собираешься поджечь себя… Хочешь свежее постельное белье?

Да, он хотел, еще бы.

– А как насчет зажигалки?

Он протянул ее мне.

– Хочешь чая, Томми? – предложил я.

– Ага, – сказал он и добавил с сарказмом: – Пожалуйста.