Говорил, беседовал, а в мыслях с интервалами проносилась встреча на Корсо.

Распростился я с охотником и его друзьями, чтоб назавтра покинуть Рим.

Назавтра привычный стук в мастерскую подбросил меня к двери, и, только отодвигая засов, перевел я мое состояние в сдержанное. Вошла Анжелика. Она вошла так, как никогда еще не входила. Так входят к близкому больному, зная, что его дни сочтены… В первом ее слове: «Амико», в протяжном «и» уже наметилось большое предстоящее событие, грозящее мне.

Ни слова не было сказано о разлуке между нами, но все свидание было овеяно бравадой похоронного марша нашей близости. Уходя от меня, ее глаза так заволновались, что я взрезал правду:

— Анжелика, неужели нельзя избежать разлуки?

Она строго, повелительно, как бы собравшись вся в клубок, сказала:

— Разлука необходима для нас обоих… Ты еще ищешь жизнь, моя жизнь кончилась, повернуть ее я никуда не могу, не могу, амико!.. А тебя в мою жизнь я не допущу… Пойми, ты дорог мне… Я буду мучиться больше тебя, я рву нитку, за которую, может быть, первый раз за мою жизнь ухватилась по-настоящему, может быть, от тоски по другой, чем моя, жизнь…

Но что за чертов водоворот, которым швыряются людские жизни, какой злой дьявол предписывает поведению человека, загоняет его в безвыходные притоны и лишает права вернуться к желанной жизни? А если я брошу все, чтоб спасти Анжелику? Не все ли мираж, кроме нее, вот этой живой, запутавшейся, погибающей, близкой из всех мне близких, женщины?

Как я мучился в тот момент за нее, когда я сказал:

— Я отдам мою жизнь, чтоб спасти тебя!

Анжелика взяла мою голову руками, улыбнулась и сказала, как мать баловню, просящему гибельной игрушки:

— Бамбино мио!^[267] Ты лучшее должен сделать с твоею жизнью, поверь Анжелике…

На следующий день я получил письмо от Анжелики, извещавшее меня об ее отъезде из Италии.

В следующий мой приезд в Рим^[268] я бродил местами, связанными с ней. Ходил на место моей встречи с бандитами, но среди всяких рытвин так и не нашел подземелья с капищем, хотя и ясно представлял себе ходы, которыми мы выбрались ночью оттуда из норы.

Разыскал окраинный кабачок; расспрашивал содержателя о горбоносом, но кабатчик каждым наростом своей физиономии прикинулся форменным идиотом, никогда в своей жизни не встречавшим ни одного бандита. Горбоносый как в воду канул…

Все, казалось, было схоронено об Анжелике.

В Генуе^[269] я познакомился с подсевшим к моему столику в кафе авантюристом.

Разговор между нами зашел о сенсационной смерти некоей «международной хищницы», как об этом заглавили рубрики некоторых газет, с присущей развязностью вульгаризируя событие.