Есть движение его «моторики», подлинная душа литературного героя.

Дух эпохи — это доблесть иллюстратора. Сумел ли он не нагромождать реквизит и костюмы, воссоздать эпоху, не перегрузив, не раздавив героев костюмами и креслами, то, что мы могли бы назвать зарисовками спектакля.

Надо рисовать иллюстрации так, чтобы случайно выпавший рисунок или «найденный в архиве» без подписей и без сопровождающего рисунок текста мог постороннему зрителю сразу сказать: «Это иллюстрации к „Пиквикскому клубу“ Диккенса, а это к „Первой любви“ Тургенева, а вот этот „Невеста“ Чехова»! И чтобы не могли произойти следующие споры: «Позвольте, позвольте, это, несомненно, „Бесы“ Достоевского», — говорит один из «нашедших», а другой отвечает: «Какая нелепость! Это „Обрыв“ Гончарова», а третий: «Нет, это сцена из Островского „Лес“»!

Отсутствие характеристического «ядка».

Общие композиционные «ходы»— сидят за столом и говорят о чем-то. Мужчины и женщины идут по аллее, возможно, влюбленные, кто-то куда-то едет в бричке.

Часто очень при этом нарисовано все это довольно добротно, складки юбок, хорошо сидящие сюртуки и брюки «неизвестного десятилетия» неизвестного века. Паркет на полу блестит, и кресло хорошо нарисовано в смысле пропорций и добротного великолепия: мягкость сидения. Это все иллюстраторский «сор», незапоминающаяся картинка из областного музея.

Иллюстрация имеет свою «душу», свою «походку» и свой «голос».

Это никак и никогда не картина маслом сюжетной живописи XIX века! Блестящий рисовальщик Гаварни сделал иллюстрации не к одному роману, и все-таки это рисунок на отдельных листах журнала, это эстампы, они лишены этой «манеры игры» иллюстратора. Природа иллюстратора другая, он заражен миром, созданным другим, это не минус художника, а особые его качества.

«Живописец, который подражает другому, как бы велик ни был этот последний, — говорит Леонардо да Винчи, — перестает быть сыном природы; он превращается в ее внука».

Иллюстратор как бы добровольно отказывается от сыновства и обрекает себя быть только внуком. Он как бы следует по стопам своего если не отца, то отчима-писателя.

Рисунки, акварели лета 1921 года были не только антимиром искусства, но и были началом, как я хотел бы, будущего пути «13». Некий новый реализм без надоевших шаблонов.

Я робко открыл дверь в храм новой для меня религии, храм искусства намека, умелой недосказанности, сознательной невнятности и резкого, злого и жесткого штриха.

Я продолжаю свою линию, которую могу сформулировать так: меньше ценности «предмета» в рисунке и больше ценности исполнения.