Он родился в донецком Славянске. Это был Изюмский уезд Харьковской губернии. В трёхлетием возрасте родители перевезли его в Харьков.

Смолоду он знал и не сильно любил, но высоко ставил Блока и символистов вообще. В зрелости открытый им Волошин не был символистом, но ходил рядом, походил на французского парнасца, Цветаева считала его «французским модернистом в русской поэзии». Но дело здесь в другом, а именно — в том, что жёсткий, зачастую плакатно лобовой Слуцкий внутренне и в самой судьбе нёс огромную долю символизма. Это был прасимволизм пушкинского порядка. Стихотворение Слуцкого «Памятник», заявившее о новом поэте со страницы «Литературной газеты» в августе 1953 года, парадоксально произросло из «Медного всадника». Оживший памятник. Внутренний мир памятника.

Остановим стихотворение, потому что здесь оно почти окончилось в содержательном и музыкальном смыслах, но авторский финал его таков:

Чисто маяковская рифма концовки прямо указывала на определённую линию отечественного стихотворства. Правда, то были стихи дяди Маяковского для детей: «Это книжечка моя про моря и про маяк». Слуцкого это не смущало. Идущий от Пушкина («Как ныне сбирается вещий Олег отмстить неразумным хазарам») некрасовский амфибрахий («Мороз-воевода дозором обходит владенья свои») пошёл по лесенке Маяковского. Там он встретился с «Гренадой» Светлова:

Пехотный солдат Слуцкого — тот же светловский кавалерист. Маяковский знал «Гренаду» наизусть. Цветаева переписала текст «Гренады» в свою тетрадь.

Тогда же было сказано:

Да, это — тот самый звук:

Декларативное на вид, стихотворение «Памятник» — сгусток смыслов, множественное эхо целого хора голосов, даже немецких: стиховедение полагает, что сей амфибрахий изобретён Жуковским для передачи немецкой романтической поэзии, и в этом случае у нас получается фантастически неожиданный сюжет. Русский поэт опирается на исходно немецкий стих, торжествуя победу над Германией.

Однако, как это пи странно, лапидарный Слуцкий нередко переговаривал. Думается, для того, чтобы стихи, упрощаясь, получали некую доступность и, параллельно, возможность проникновения в печать. При этом долгие годы он отчаянно хотел быть «непечатным».