В окрестностях соседнего городка Рурберг раскинулось огромное кладбище советских военнопленных, вылизан-

ное орднунгом. Православный священник с тяжёлым крестом на груди проходил вдоль чистеньких могилок. Казалось, их не меньше семидесяти тысяч. На самом деле там лежит 2322 человека.

Хор белокурых девочек в белом пел «Vater unser»[95].

Вряд ли современный человек может разделить со Слуцким построенное на сомнениях и всё-таки — оправдание русского экстремиста из бесов Сергея Нечаева.

Это хочется прервать. Ибо, признавая кровавость истории, совершенно не обязательно оправдывать её нелучших фигурантов — зачем этим занимается поэт? Почему это его мучает? Не потому ли, что всё равно, несмотря ни на что, вопреки великому разочарованию, постигшему его, он подспудно стремится реабилитировать беспощадное время, в глашатаях которого так долго состоял? Так простился ли он с идеологией по-настоящему? Слишком глубоко засело в нём юношеское чтение «серьёзных книг про Конвент».

Слуцкий почти не писал исторических сюжетов. Он лишь реагировал на историю, постоянно думал о ней.

Последний русский царевич — болезный Алексей Николаевич — вызвал в нём некоторую жалость.

Может быть, Слуцкий вспомнил, что отец Кульчицкого, самодеятельный поэт, написал когда-то «Оду на рождение царевича Алексея»?..

При этом антимонархизм Слуцкого держался долго, достигая порой гребня ярости.

У него были свои характеристики столетий:

Надо сказать, Слуцкий демонстрирует исторический оптимизм. Из стихотворения «Первый век»: