В двенадцать мы вышли из дома. К этому моменту у меня было четкое чувство, что мы – две старухи, идущие хоронить своего старика. За эти пять дней мы состарились до неузнаваемости. Мне казалось, что это очевидно, что видно, что мне пятьдесят. Что я прикрываюсь телом помоложе, но рано или поздно кто-то подбежит, ткнет мне в лицо пальцем и крикнет: «А я все знаю!» – и мое тело вмиг состарится до внутреннего возраста.

Идти на похороны было вызовом. Родители Макса априори ненавидели нас, считая двумя ведьмами. Многие винили во всем произошедшем Настю. А мы с Настей оделись во все разноцветное, да еще и поменялись одним ботинком, чтобы уж точно прийти с улыбками, не трепать дополнительно своему парню нервы женскими слезами и проводить его достойно назло всем религиозным фанатикам. В цветных очках, мы шагали так смело, как только могли, и пели вслух сочиненную Липатовым песню «Давай займемся любовью». У здания, куда должны были привезти гроб, собралась по меньшей мере сотня человек. Мы прошмыгнули мимо всех в закрытый постсоветский зал, заставленный рядами убогих стульев, упали каждая на свой ряд и откупорили бутылку вина. К нам стали подтягиваться его бывшие любовницы и близкие друзья. Настя смотрела на них с безразличием.

Минута прощания по хуй знает чьим канонам настала. Люди выстроились вдоль стен, вооружившись свечами, и смотрели вниз. Все было готово. Откладывать больше некуда.

– Настя. Пойдем.

Я крепко взяла ее за руку и повела за собой, мимо бабушек с гвоздиками и неизвестных нам людей. Посередине зала стоял красивый дубовый гроб. В секунду, когда мы оказались с ним в одной комнате, она больно вывернула мне руку и дернулась. Все ее тело резко сцепило. Но вскоре она снова взяла себя в руки и смиренно продолжила шагать за мной вдоль стены, не глядя в сторону гроба. Бросив взгляд вперед, я заметила Лелю Горчицу, Тараса, Диму Иуанова, Лешу Кувалинни и Андрея Милева. Все они держали в руках свечи и смотрели в пол.

В ту секунду что-то во мне переломилось: «А ебанутость моя как раз в том, что я могу что-то делать только вопреки ожиданиям окружающих». И вот на моем лице, вопреки всем и вся, появляется совершенно ебанутая улыбка. И я просто не могу снять ее с лица. Я улыбаюсь. Так честно, искренне, за всех улыбаюсь. Я буквально не могу ничего с собой поделать. Я понимаю, что пришла провожать своего любимого, самого дорогого, нет, бесценного друга, чью значимость я так пыталась, но все равно не смогла объяснить читателю на предыдущих страницах. Это круче, чем его свадьба. Это его смерть. Он выходит из этой ебанутой игры. Он вышел. Сам вышел. И он здесь. Свободный от всего этого. Во всей толпе из сотен лиц, полных скорби то ли потому, что так положено, то ли оттого, что они больше не потусуются вместе и не поставят лайк на его новое видео, я ловлю взгляд единственной девушки, которая не смотрит, как остальные, в пол. Она смотрит на меня с какой-то детской загадочной улыбкой. Как будто мы обе понимаем, что все это просто прикол.