Я заметила, с каким удовольствием Андрей пользовался часами – нажимал на рифленое колесико, чтобы открылась крышка, и, посмотрев на циферблат, защелкивал ее. Часы закрывались, но успокаивались не сразу – внутри еще некоторое время слышалось легкое дребезжание пружины.

Носил Андрей часы в нагрудном кармане. Наверное, ему было приятно, что мамины часы тикают где-то возле его сердца. Только недолго они ему послужили.

Теперь эти часы у его сына Андрюши. Их история продолжается…

Думая об Андрее…

Думая об Андрее…

Когда родилась я, Андрей уже жил на свете, поэтому для меня он существовал всегда, как мама, как папа, как бабушка Вера.

Как и все матери при рождении второго ребенка, мама боялась, что мое появление может травмировать маленького Андрюшу – ему тогда было два с половиной года. Она не хотела, чтобы он начал ревновать родителей к младшей сестренке, поэтому никогда не подчеркивала своей заботы обо мне и никогда не сюсюкала со мной (впрочем, как и с Андреем). Но вместе с тем она пыталась развить в старшем брате чувство ответственности и любовь ко мне. И у него не появилось неприязни к новоявленному существу, претендующему на внимание родителей. Он относился ко мне с интересом и участием. «Мама, посмотри, какие у Маринки пальчики на ножках, как конфетки!»

Мы подрастали, и я помню, что на улице Андрей всегда крепко держал меня за руку.

Он был необыкновенно подвижным и изобретательным на проказы. Затихал только над книгой. Меня Андрей оберегал от «внешних врагов», а дома частенько «мучил», дразнил, доводил до слез…

Феи, стоявшие у колыбели Андрея, щедро наградили его талантами. У нас дома говорили, что все досталось ему, а мне – ничего. Он хорошо рисовал, у него был абсолютный слух и чистый мальчишеский дискант. С раннего детства он был «обезьяной» – в этом «обезьянстве» проявлялся его актерский талант. Чувство застенчивости, от которого я так страдала в детстве и в юности, у него совершенно отсутствовало. Но вместе с тем Андрей бывал и тяжелодум – иногда не сразу находил выход из ситуации, иногда затруднялся с ответом. Иногда замирал на какое-то время, взгляд у него останавливался, он уходил внутрь себя. Такое состояние нападало на него довольно часто – строгает палку (он любил вырезать орнаменты на ореховых палках) и вдруг замрет, уставившись в одну точку.

Что означали эти провалы – работу мысли или, наоборот, отключение и от мыслей, и от внешнего мира? В какой мир он погружался в такие минуты, куда уходил? «Э-эй, Андрей!» – окликала я его, и он, тряхнув головой, возвращался к реальности.