А я смотрел на все это со стороны, я не принимал во всем этом никакого участия, я не был ни солнцем, ни дождем, ни кормилицей-землей. Семена жизни, заложенные во мне, дремали. Красота природы, которую я видел, сидя на перекладине, не радовала, а повергала меня в уныние, эта красота только подчеркивала уродство и бессмысленность окружавшей меня жизни.

Необходимость корпеть в конторе, да еще жить в таком окружении, вызывали во мне чувство злого отчаяния. Я иногда весь передергивался, стараясь отогнать тяжелые мысли, Я легко раздражался, но мне приходилось сдерживаться, чтобы не выходить из себя всякий раз, когда Артур или Малыш открыто старались оберегать меня. Я не мог обойтись без их покровительства, но прямой помощи старался избегать всеми силами.

Не помню случая, чтобы отец протягивал мне руку помощи в затруднительном положении — разве когда другого выхода не оставалось. Со своей добротой и пониманием он смотрел далеко вперед. Он всегда готов был встать на мою защиту, но в то же время старался приучить меня к самостоятельности. Даже когда я еще не был калекой, он воспитывал меня так, чтобы я смог, жить и побеждать в мире, в котором останусь когда-нибудь без его поддержки. Что произойдет со мной, когда его не станет, — если он будет всячески ограждать меня от людей, пусть подчас несправедливых и жестоких.

Когда я еще мог бегать, как другие ребята, я часто падал и обдирал себе колени гравием. Несмотря на мой рев, отец никогда не бросался меня поднимать.

— Вставай! — ласково говорил он. — Подумаешь — коленку оцарапал. Велика беда! Я всегда ходил с ободранными коленями, когда был маленьким.

И он заводил разговор о чем-нибудь другом, а я, прихрамывая, шел рядом.

Ему очень правился один рыжий мальчик, с которым я часто играл. Отец мальчика умер. Мать, тихая, скромная женщина, бывало, подходила к дверям дома, где служила у фермеров экономкой, и смотрела на сына с ласковой улыбкой. «До чего же на отца похож!» — говаривала она.

Рыжий мальчик никогда не плакал, когда падал и больно обдирал себе коленки.

— Мальчики не плачут, — вызывающе говорил он дрожащими губами. Это внушила ему мать.

Я тоже любил этого мальчика и, падая, стал повторять его слова. Отец был явно доволен мной.

Отец считал — хотя никогда не умел как следует выразить свою мысль словами, — что дети, с которыми чересчур нянчатся, вырастают избалованными, а ребенок, воспитанный самостоятельным, независимым, станет в свое время человеком, на которого смогут опереться в трудную минуту слабые. А это отец считал высшим достоинством.