Главная трудность в восприятии Ерофеева в английском переводе связана с общим отношением к советской прозе в Европе. Даже посвященный читатель здесь воспринимает переводную литературу в первую очередь как рассказ об образе жизни в других странах. Современная русская литература поэтому долгие годы была пугалом для назиданий в детском саду западного либерализма, когда речь шла об ужасах тоталитаризма и советского коммунизма. Для тех, кто воспитывался на подобной социологической традиции восприятия литературы, образ России в книге Ерофеева был и неприемлем морально, и невнятен политически. Первый перевод поэмы «Москва – Петушки», предпринятый в 1981 году энтузиастом современной русской прозы, слависткой из Кембриджа Яной Хаулетт (под именем J. R. Dorell)[858], был встречен с некоторым недоумением. И дело не только в том, что книга вышла в маленьком издательстве (Writers and Readers Publishing Co-Op). Потребовалась атмосфера перестройки и развал советского коммунизма, климат навязчивой политической корректности в Европе девяностых годов, как и лицемерная кампания Back to Basics британских консервативных кругов по возвращению к традиционным моральным нормам в семье и обществе, чтобы новое поколение литературных редакторов, издателей и критиков смогло оценить всю актуальность иронии, амбивалентности и пародийности монологов Венички Ерофеева, трагическую гоголевскую гримасу боли и отвращения на лице его героя-одиночки, когда его призывают присоединиться к борьбе за моральное обновление общества. «Я согласился бы жить на земле целую вечность, если бы прежде мне показали уголок, где не всегда есть место подвигам», – провозглашает Веничка. Вероятно, он одобрил бы нынешний моральный климат в Великобритании.

Александр Генис Благая весть[859]

Александр Генис

Благая весть[859]

1

Знаменитого Веничку я видел только в гробу. В мае 90‐го впервые после эмиграции я приехал в Москву в надежде наконец познакомиться с любимым писателем, но успел только к похоронам.

Даже мертвый Ерофеев поражал внешностью – славянский витязь. С каждым годом все труднее поверить, что образ Венички скрывал настоящего, а не вымышленного, на манер Козьмы Пруткова, автора. Кажется, что Веничка соткался из пропитанного парами алкоголя советского воздуха, материализовался из мистической атмосферы, в которой вольно дышит его проза.

Венедикт Васильевич Ерофеев родился, жил и умер в другую, советскую, эпоху. Но он в ней не остался. Немногочисленным страницам его сочинений удалось пересечь исторический рубеж, разделяющий две России – советскую и постсоветскую. Поэма Ерофеева, как «Горе от ума», разошлась на пословицы, изменив попутно состав русского языка.