Подойдите, сэр… Вот то место. Остановитесь. Как страшно! Как кружится голова! так низко ронять свои взоры… Галки и вороны, которые вьются там в воздухе на средине расстояния[312], Кажутся едва ли так велики, как мухи. На полпути вниз Висит человек, собирающий морские травы… ужасное ремесло! Он мне кажется не больше своей головы. Рыбаки, которые ходят по прибережью, Точно мыши; а тот высокий корабль на якоре Уменьшился до размера своей лодки; его лодка – плавающая точка, Как бы слишком малая для зрения… Шумный прибой, Который кипит и ропщет на бесчисленных каменьях, – Здесь его не слышно… слишком высоко. Я больше глядеть не стану[313].

Подойдите, сэр… Вот то место. Остановитесь. Как страшно!

Как кружится голова! так низко ронять свои взоры…

Галки и вороны, которые вьются там в воздухе на средине расстояния[312],

Кажутся едва ли так велики, как мухи. На полпути вниз Висит человек, собирающий морские травы… ужасное ремесло!

Он мне кажется не больше своей головы.

Рыбаки, которые ходят по прибережью,

Точно мыши; а тот высокий корабль на якоре

Уменьшился до размера своей лодки; его лодка – плавающая точка,

Как бы слишком малая для зрения… Шумный прибой, Который кипит и ропщет на бесчисленных каменьях, – Здесь его не слышно… слишком высоко. Я больше глядеть не стану[313].

Всего две-три черты; поэт не желает ни сказать что-нибудь необыкновенное, ни найти в картине, которая является его глазам, особенных не подмеченных еще черт; с верным инстинктом гения придерживается он одного главного ощущения – ощущения высоты, с которой глядит Эдгар, и уменьшения всех предметов, – и между тем, возможно ли еще что-нибудь прибавить? Древние греки так же просто взирали на природу: можно бы привести множество доказательств тому… Впрочем, они имели перед нами преимущество великое: в их счастливых устах поэзия впервые заговорила звучным и сладким языком о человеке и природе. (Признаюсь, я не умею сочувствовать литературам, предшествовавшим греческой.) Оттого ничего не может сравниться с бессмертной молодостью, с свежестью и силой первых впечатлений, которыми веет нам от песней Гомера. Я сейчас упомянул о Пушкине: отношения этого, по духу своему действительно древнего, поэта[314] к природе так же просты, естественны, как у древних, и, при всей смелости поэтических образов, совершенно здравы. Кто не знает его «Тучи»? Не откажу себе в удовольствии выписать всё это стихотворение: