Роман «Мы» был переведен на английский и французский еще в 1920-х годах, но в 1952 году его полный текст наконец-то впервые появился на языке оригинала – русском. Он был опубликован в эмигрантском издательстве в Нью-Йорке. Как и «Мастер и Маргарита» Булгакова, роман Замятина достиг русскоязычного читателя (хотя в его случае это были только эмигранты) спустя четверть века после того, как был написан. Пройдет шестьдесят пять лет и даже чуть больше, прежде чем он наконец станет доступным для русских читателей на родине – это случится в самом конце советской эпохи. Лишь в наши дни роман «Мы» был признан в России основополагающим текстом, предупреждающим о политических и технологических опасностях наступающего века. В двадцать первом веке работы писателя обрели свой заслуженный статус и были с энтузиазмом включены в список обязательных книг для чтения в российских школах и университетах. Так Замятин обрел свое место в ряду классиков русской литературы. Он выполнил свое собственное пророчество, в котором говорил о том, что «у русской литературы одно только будущее: ее прошлое» («Я боюсь», 1921).
Глава первая Из Лебедяни в Санкт-Петербург (1884–1906)
Глава первая
Из Лебедяни в Санкт-Петербург (1884–1906)
Ну, что же? Я – свободен. Далеко позади безмолвные, томительные стены, железный звон замка, кусочек голубого неба, изрезанный безжалостно решеткою суровой, товарищей угрюмые, измученные лица, немые, серые, холодные, как камень, дни… Все потонуло в той пучине, что зовется прошлым. Свободен я. И вместо сводов небо надо мной раскинулось весеннее, лазурное, и ласковый, и теплый шопот ветра – вместо молчанья каменного стен. Не вижу я Борьбы, с ее жестоким, гордым, страданьем искаженным лицом. Бороться не умеют здесь. <…> Дешевенькое, маленькое счастье кругом: в болоте мягком и удобном мирно дремлют люди. <…> Я уже начинаю понемногу заниматься. Музыка почему-то не привлекает меня, как всегда, пение – тоже. Сижу один с своими книгами, с своими… фантазиями. Мои фантазии? Вы думаете, они пройдут? Как они пройдут, если я не хочу, чтобы они проходили, если, верней, я не могу, не в силах хотеть этого? Как может вылечиться больной, если он не хочет лечиться, принимать лекарств? Да разве нужно лечиться?[3]
Ну, что же? Я – свободен. Далеко позади безмолвные, томительные стены, железный звон замка, кусочек голубого неба, изрезанный безжалостно решеткою суровой, товарищей угрюмые, измученные лица, немые, серые, холодные, как камень, дни… Все потонуло в той пучине, что зовется прошлым. Свободен я. И вместо сводов небо надо мной раскинулось весеннее, лазурное, и ласковый, и теплый шопот ветра – вместо молчанья каменного стен. Не вижу я Борьбы, с ее жестоким, гордым, страданьем искаженным лицом. Бороться не умеют здесь. <…> Дешевенькое, маленькое счастье кругом: в болоте мягком и удобном мирно дремлют люди. <…> Я уже начинаю понемногу заниматься. Музыка почему-то не привлекает меня, как всегда, пение – тоже. Сижу один с своими книгами, с своими… фантазиями. Мои фантазии? Вы думаете, они пройдут? Как они пройдут, если я