– А сколько пулеметов приходится у вас на батальон?

– Хорошо не помню, – бормочет Шегубатов, – но достаточно.

«Не может быть, – думает про себя французский капитан, – чтобы русский офицер, да еще военный атташе, не знал организации собственной армии. Не самозванец ли этот лощеный молодой человек с заискивающим льстивым взглядом и напускной серьезностью? Проверить бы его документы!»

– Но как же вам удалось пробраться к нам? – неожиданно задает наивный вопрос французский капитан.

– А вот мое разрешение, – не смущаясь, отвечает Шегубатов, вынимая из внутреннего кармана походного кителя шикарный бумажник.

– Ах, какой красивый, позвольте полюбоваться. – И француз, не торопясь и продолжая беседу, начинает рассматривать содержимое бумажника.

– Говорят вот, что револьверы у вас хороши. Может, вы скажете, какой они системы?

В ответ Шегубатов, желая похвастаться своим оружием, вынимает наган из кобуры и передает его через стол хозяину землянки.

– К великому моему сожалению, – спокойно положив руку на револьвер, объявляет свой приговор француз, – я вынужден вас арестовать!

Напрасны были слезливые протесты потупившего глаза Шегубатова. Взамен объяснения капитан вынул из его бумажника и молча показал присутствующим фотоснимок, изображавший германского офицера в парадной форме, в каске и при всех орденах.

– Это, это портрет возлюбленного одной моей возлюбленной, мадемуазель Жэрмен д’Англемон, – бормочет Шегубатов. – Этот человек состоял перед войной секретарем германского посольства в Париже и, уезжая, оставил на память эту карточку, а мадемуазель, опасаясь подозрений со стороны французской полиции, просила меня ее сберечь.

– Ну, простите, сударь, – возмутился капитан (за военного он Шегубатова уже не считал), – я не в силах поверить вашим объяснениям. Во всей французской армии не найдется офицера, который бы согласился принять на себя от женщины подобное унизительное поручение.

Он обезоружил плачущего, как баба, Шегубатова и пригласил его провести ночь на скамье, греясь у камина, под надзором часового, поставленного у входа в землянку. К утру донесение ротного командира успело уже пробежать по телефонным проводам по всей восходящей штабной лестнице до кабинета самого Дюпона.

Шегубатова я откомандировал в Россию, но аттестация с описанием его «подвигов» на французском фронте послужила только к его возвеличению в Петрограде: Ланглуа, как приятную для меня новость, сообщил, что Шегубатов катается по Невскому и состоит адъютантом при одном из великих князей.

* * *

И все же, несмотря на диссонанс, нараставший с каждым днем в моих отношениях с Петроградом и сильными мира сего, мне удавалось, не имея даже дисциплинарной власти, ликвидировать самолично все возникавшие с французами трения и недоразумения, опираясь на авторитет старшего военного представителя русской армии. Вот почему уже самое известие о прибытии во Францию полномочного представителя верховного главнокомандующего немало меня смутило. Как бы это не повело к самому опасному врагу всякой работы и всякой дисциплины – двоевластию.