Лично, однако, я имел основания рассматривать свое назначение в Копенгаген как проявление известной немилости, потому что в то время, когда находился в Токио, я был решительным противником той «твердой» политики, которая была принята Россией по отношению к Японии и инспирировалась безответственной камарильей, имевшей большое влияние на императора.

Не исчерпывая до конца объяснения тех событий, которые вызвали Русско-японскую войну, достаточно сказать, что в качестве представителя России в Токио я настойчиво рекомендовал принять примирительную позицию по отношению к Японии и заключить соглашение с этой страной по вопросам, касающимся Маньчжурии и Кореи. Мои усилия в этом направлении имели своим последствием посылку в Европу такого достойного государственного деятеля, как маркиз Ито, в целях создать возможность сближения между Россией и Японией. Эта миссия, если бы она увенчалась успехом, была бы способна изменить весь ход событий и исключила бы возможность войны, но холодный прием, оказанный японским представителям в Петербурге, и медлительные ответы, которые давались им русским правительством, к несчастью, определили полный неуспех этого предприятия. Дальновидный представитель Японии в Лондоне счел необходимым поспешить с заключением англо-японского союза.

Уверенный в то время, что политика, принятая императором под влиянием Безобразова, адмирала Абазы и Алексеева, неизбежно должна привести к войне, и не желая быть простой игрушкой в этом деле, я попросил разрешения вернуться в Европу. По прибытии в Петербург я был очень холодно принят императором, и советы, которые пытался давать относительно дальневосточных дел и в частности относительно наших взаимоотношений с Японией, систематически игнорировались. Было еще и другое основание для столь холодного приема. Я пользовался при дворе в Царском Селе репутацией «либерала», сочувственно относящегося к движению, которое успело уже проявить себя в то время в направлении необходимости конституционных реформ в России. Это, конечно, не могло предрасположить в мою пользу царя и еще меньше царицу, которая уже тогда проявляла реакционные тенденции. Хотя в то время она не успела еще приобрести того влияния, которое явилось столь доминирующим в последние дни существования монархии, однако, несомненно, ее предубеждение являлось причиной лишения меня доверия императора. Ввиду этих обстоятельств казалось, что имелось очень мало шансов для меня получить дипломатическое назначение большей или меньшей важности; но вместе с тем вдовствующая императрица, дочь короля Кристиана IX, относилась ко мне с большой благожелательностью. Это в значительной мере обусловливалось дружеским расположением, которое она питала к моей жене, выросшей, так сказать, на ее глазах (моя жена была дочерью графа Карла Толя, сына знаменитого генерала, носившего ту же фамилию и бывшего в течение многих лет русским посланником в Копенгагене). Царь, из чувства почтения к своей матери, никогда не назначал посланников в Копенгаген, не посоветовавшись сначала с ней. Таким образом, случилось то, что, в соответствии с ее желанием, я получил назначение, очень почетное, несомненно, — но не имевшее при обстоятельствах того времени никакого политического значения.