— Мне все равно это выбрасывать, — сказал Юрмшер. — Вы не хотите, тогда, может, не откажется Наль?

И он поставил ему на пол коробку с форелью.

Собака с жадностью набросилась на еду. За время войны она сильно похудела: за ушами обозначились впадины, торчали ребра, в уголках глаз собирался гной. Желтая шерсть потеряла атласный блеск, местами ершилась, в ней завелись блохи. Теперь Наль уже месяцами не знал теплой ванны: не было мыла, дров, за водой приходилось ходить на Волгу. Пес или часами лежал на паласе, дрожа и под ватной попонкой, — как все короткошерстные, он был зябок, — или понуро бродил за хозяйкой, скулил от голода. Людмила Николаевна с ужасом замечала, что ее Наль теряет свои навыки, думает лишь о пище, перестал с ней «разговаривать», иногда гадит в комнате. И сейчас хоть и противно было одолжаться у офицера, Людмила Николаевна, по свойственной женщинам логике, решила, что одолжается не она, а собака, ну, а с животного и спрос особый.

— Понравилось, — усмехнулся Мориц Юрмшер, глядя, как Наль вылизывает банку.

— Если бы не война, он не стал бы есть ваши объедки, — колко ответила Людмила Николаевна. — Вот уж правда, что животные благороднее человека. У них нет глупых представлений о породистости, расе. Они не объединяются: скажем, таксы против шпицев, чтобы истреблять собачий род.

Мориц Юрмшер снисходительно улыбнулся, показав свои крепкие желтые зубы.

— Это потому, что собаки неразвиты… как и некоторые нации.

Облизнувшись, Наль подобрал крошки с пола и положил свои лапы на грудь обер-лейтенанту, оживленно махая обрубком хвоста и заглядывая в глаза, как бы спрашивая: нет ли еще чего-нибудь на закуску? Мориц Юрмшер снисходительно потрепал его за ухом и пошел из комнаты. Собака побежала за ним.

И случилось так: Людмила Николаевна, только раз побывав у «жильца», сразу прекратила свои посещения, а Наль, наоборот, их начал. У обер-лейтенанта всегда находились черствые куски от пайка. Пес быстро стал поправляться, опять появился у него загривок. Когда Людмила Николаевна не пускала его к нацисту, он выл на весь дом, царапал дверь, просясь, чтобы его впустили, и за Юрмшером бегал, как за хозяином. Такая привязанность вызывала у Людмилы Николаевны самую настоящую ревность, которой она сама стыдилась. Почему-то ей вспомнился сын. Как быстро Наль сменил любовь к Вячеславу на любовь… к его врагу. Да, собака все-таки собакой и остается: почти всякую можно купить за ржаную горбушку. Обидно было еще и то, что обер-лейтенант отнюдь не заискивал перед Налем. Мориц Юрмшер не пускал его на диван, «чтобы не разводил блох», редко гладил, не «разговаривал» с ним: верный своей привычке, он с псом был строг и требователен. И тем не менее Наль льнул к нему.