И вот они снова в машине, втроем, и если молчат, то думают только об этом — о предстоящих неприятностях. Не отвязаться от этих мыслей. Галя листает «Уголовный кодекс», который никто из них не читал.

— У Муравьева есть мать и жена, они и подали, — сообщила Майя. — Можно, наверно, договориться.

— Я эту Нинку знаю, — вспомнила Галя. — Тоже пьянь беспробудная.

— Знаешь?

— Ни за что не пойду, хоть убей! А за что им платить? Он же сам… Заверни вон туда, через двор.

Они подъехали к пешеходной улице, хотели показать Андрею место происшествия. Художественный салон уже закрылся, и лотков не было, только уличные музыканты остались.

— Оля говорит — он ее на руках качал? — спросил Андрей.

Майя пожала плечами:

— На руках — не помню, а коляску возил. Хороший был мальчик. Вот отсюда мы подошли и сразу увидели…

— Как этот качок его мутузил — мы видели, а Димки близко не было!

— Тимурчик? Нежнейшей души созданье, хотя и боксер. При нем я за ребенка спокойна.

— А ножа испугался. Нож-то Димка отнял! Вот тут. А нож-то где? Он же его бросил. Это же улика! В урну он бросил, вот так, не глядя.

Они подошли к той самой урне, полной мусора. Галя стала вытаскивать обертки от мороженого, банки из-под пива, пакеты.

— Не сходи с ума! — крикнул Андрей. — Так он там и лежит!

Он отвернулся, невозможно было смотреть, как женщина в аккуратном костюмчике, на каблуках, посреди улицы роется в урне. А Майя подошла, разгребать не стала, но вблизи — ничего страшного: шкурки от бананов, пачки от сигарет.

— Надо же проверить, а вдруг? А то скажут, что не было ножа! Вот, нашла!

Нож, разумеется, лежал на самом дне. Галя закатала рукав, достала носовой платок и запустила туда руку, извлекла трофей и, морщась, зажав нос от дурного запаха, понесла его в вытянутой руке.

Картинка, действительно, достойная стоп-кадра. Или плаката «Родина-мать». Так подумали одновременно Андрей и Майя, переглянувшись: ну как не восхищаться Галушкой?

В машине она вытерла руки душистой салфеткой, вытерла и нож — древнюю самодельную финку, завернула в пакет.