В декабре одолевавшее Беньямина чувство изоляции развеял визит Штефана, которого он не видел почти два года. 16-летний сын показался Беньямину сдержанным, уверенным в себе и независимым. Но Беньямин сетовал на неспособность развлечь молодого человека чем-либо, кроме «серьезных» разговоров, что, возможно, являлось следствием растущей в Штефане неприязни к своему слишком часто отсутствующему отцу. Штефан намеревался вернуться в Берлин и продолжить там обучение – по крайней мере до весны, когда можно будет зарегистрироваться в итальянской школьной системе. Больше у Беньямина почти не было гостей из внешнего мира; в конце февраля приезжал Эгон Виссинг, и примерно в то же время краткий визит нанесли Фриц Радт и его жена Юла Кон, но отъезд этих дорогих друзей лишь усилил в Беньямине чувство изоляции. Ему начинало казаться, что жизнь – даже если это всего лишь жизнь в изгнании – проходит в каких-то других краях. Центром притяжения для многих его друзей становился Лондон; там по крайней мере временно обосновался Эрнст Шен, у Адорно имелась сеть контактов там и в Оксфорде, и о Лондоне же как месте жительства подумывали Юла и Фриц Радт. Мысли Беньямина часто обращались к Ибице, «контуры [которой] так глубоко отпечатались во мне», и к тамошнему маленькому сообществу. Он был опечален, узнав о внезапной смерти юного Жан-Жака Неггерата от тифа; Альфред Кон сообщал, что его кончину оплакивал весь остров. Как Беньямин писал Кону, эта смерть произвела на него большее впечатление, чем можно было бы ожидать с учетом довольно случайного характера их знакомства, ибо «так случилось, что нить его жизни пересеклась с узлом моей жизни» (C, 465). Регулярное обращение Беньямина к метафоре «нить жизни» свидетельствовало о его все более фаталистическом отношении к своему собственному существованию, хотя можно сказать, что ему всегда было свойственно ощущение своего предназначения. Разумеется, Беньямин был не единственным страдальцем из представителей своего окружения. Шен впадал в отчаяние из-за неспособности найти постоянную работу; Адорно сообщал, что пребывает в «ужасном» состоянии. А в письмах Гретель Карплус, обычно поднимавших Беньямину настроение, отражались проблемы, возникшие в ее отношениях с Адорно. Нездоровая и несчастная, она просила Адорно приехать в Берлин и откровенно обсудить их совместное будущее.

Невзирая на неизменную угрозу психологического ступора и даже кататонического паралича – в письме Шолему Беньямин говорит о «дымном мареве едва ли не постоянного приступа депрессии», – он продолжал писать и даже получал заказы от французской и немецкой эмигрантской прессы (см.: BS, 154). Многие из этих начинаний представляли собой неизбежное зло. Благодаря щедрости Доры стоимость жизни в Сан-Ремо была для него, разумеется, почти нулевой, но он знал, что не сможет оставаться там вечно, даже если бы хотел этого. В конце января Беньямин получил от института чек на щедрую сумму 700 франков, а в феврале – еще 500 франков, что позволило ему накопить скромный резерв на несколько месяцев жизни после отъезда из Сан-Ремо. И тот, и другой платеж он считал гонораром за свое эссе о социологии языка. По этой причине он по-прежнему писал маленькие тексты, не занимаясь крупными проектами, к которым мечтал вернуться. Как он сообщал Альфреду Кону (занимавшемуся бизнесом в Барселоне), «я ограничиваюсь тем, что клепаю один текст за другим, не слишком торопясь и в полукустарной манере» (C, 476). В январе Беньямин закончил свою первую пространную работу на французском – эссе о Иоганне Якобе Бахофене, которое с подачи Жана Полана писал для Nouvelle Revue Française (опубликовано в SW, 3:11–24; МВ, 293–312). Все еще не питая абсолютной уверенности в своем французском, в начале февраля он отправился в Ниццу, чтобы обсудить предпоследнюю версию этого текста с Марселем Брионом. Цель эссе заключалась в том, чтобы познакомить французскую общественность с малоизвестной в то время во Франции фигурой – ученым XIX в., чьи изыскания в сфере древней погребальной символики привели к открытию доисторического «матриархата», дионисийской гинекократии, в которой смерть служила ключом ко всякому знанию и в которой образ являлся «посланием из страны мертвых». Беньямин с давних пор интересовался Бахофеном; этот интерес проснулся в нем в его студенческие дни в Мюнхене, когда он впервые вошел в контакт с кружком Людвига Клагеса. Весной эссе в итоге было отвергнуто редакцией Nouvelle Revue Française. Хотя Жан Полан отправил его для рассмотрения в престижный журнал Mercure de France («Французский Меркурий»), при жизни Беньямина оно так и не было издано, несмотря на то что в 1940 г. дружившая с Беньямином хозяйка книжного магазина Адриенна Монье предложила напечатать его в своей Gazette des amis des livres («Вестник друзей книги»). Аналогичная участь постигла и другую заказную статью, над которой Беньямин трудился в начале 1935 г.: рецензию на «Трехгрошовый роман» Брехта. Этот роман неожиданно захватил Беньямина, писавшего всем друзьям с требованием прочесть его и просившего их сообщать ему все, что им известно о том, как этот роман был принят. Собственно говоря, Беньямин уже нашел издателя для этой рецензии, но ее публикации помешали его натянутые отношения с Клаусом Манном. После того как Беньямин написал Манну, требуя, чтобы за эту публикацию в издававшемся в Амстердаме журнале Die Sammlung ему заплатили 250 французских франков, а не 150, как предлагал Манн, тот вернул ему рукопись на 12 страницах без всяких комментариев, хотя рецензия уже пошла в набор. «Конечно же, я бы проглотил наглость Манна, если бы предвидел результат», – писал Беньямин Брехту и добавлял, видоизменив строчку из «Песни о тщете человеческих усилий» из его «Трехгрошовой оперы»: «Запас ума оказался во мне скуден» (C, 484). Узнав о неприятности, постигшей Беньямина, Вернер Крафт счел себя обязанным преподать ему урок политики в среде изгнанников: «Возможно, вам стоило бы учитывать следующее: в будущем следует всегда заранее смириться с меньшей суммой, поскольку даже более крупная так мала, что разница едва ли имеет значение, когда речь идет о выживании». Крафт разделял, специально подчеркивая это, его мнение о том, что подобные журналы держат своих авторов в рабстве, делая это «из здорового классового инстинкта» (цит. по: GB, 5:92n). Третье беллетристическое начинание, которым Беньямин занимался в то время, эссе об Андре Жиде под названием «Письмо из Парижа», заказанное только что основанным московским органом Народного фронта Das Wort («Слово»), в итоге вышло в ноябре 1936 г. Редколлегия журнала (в состав которой входил и Брехт) заказала Беньямину и следующую работу из этой серии, посвященную живописи и фотографии, но та так и не была напечатана. По иронии судьбы именно эта публикация в Das Wort впоследствии послужила основанием для официального лишения Беньямина гражданства, осуществленного в феврале 1939 г. по требованию гестапо.