Одновременно с переговорами о том, в каком виде будут изданы «Люди Германии», и о соответствующих финансовых условиях Беньямин работал над отчетом о текущем состоянии французской литературы, заказанным редколлегией Das Wort. Темой отчета стали дебаты, развернувшиеся весной 1936 г. вокруг второго тома дневников Андре Жида. Они служили ценным источником сведений о литературном творчестве Жида в 1914–1927 гг., но в то же время стали известны содержавшимся в них описанием его пути к коммунизму (с которого Жид вскоре сошел). В качестве объекта для анализа Беньямин выбрал ответ писателя-антикоммуниста Тьерри Молнье Mythes socialistes («Социалистические мифы»). Беньямин характеризовал свое собственное эссе как теорию фашистского искусства, и по сути оно читается как постскриптум к его эссе о произведении искусства, но такой постскриптум, в который перетек весь политический пыл, выброшенный из той работы. Оно остается одним из самых тенденциозных текстов Беньямина. Как и сборник писем, это маленькое эссе было издано с быстротой, от которой Беньямин давно отвык: он отправил его в редакцию в середине августа, а уже в ноябре оно вышло в свет (см.: GS, 3:482–495). Однако гонорар за него был выплачен далеко не столь оперативно, и Беньямин какое-то время забрасывал Бределя все более резкими письмами и телеграммами, требуя от него своих денег.

Последние дни пребывания Беньямина в Дании были омрачены еще одним диспутом с Шолемом, который в августовском письме прохладно отозвался об эссе Беньямина о произведении искусства: «Твое эссе показалось мне очень интересным. Я впервые встречаю нечто, настолько подхлестывающее размышления философского плана о кино и фотографии. Но я слишком слабо владею специальными знаниями, чтобы иметь возможность оценить твои прогнозы» (BS, 185). Беньямин был задет этим высокомерным пренебрежением к тому, что он считал квинтэссенцией своих текущих идей, не говоря уже об отношении к кино и фотографии:

Меня… очень огорчило то принципиальное непонимание, с которым мое последнее эссе, судя по всему, встретил твой разум (и я использую здесь это слово не только в его формальном смысле). Если в нем не нашлось ничего, что бы вернуло тебя в ту страну идей, в которой мы оба чувствовали себя как дома, то мне поначалу придется предположить, что все дело во французском языке, а не в том, что я нарисовал совершенно новую карту одной из провинций Франции. Смогу ли я когда-нибудь предоставить тебе немецкий вариант, остается вопросом таким же открытым, как и то, застанет ли он тебя в более восприимчивом настроении (BS, 186).