Несмотря на то что я весьма скептически отношусь к графологическим экспертизам (и только из-за одного количества подобных запросов уже давно отказалась высылать графологам образцы почерка изучаемых мною людей), должна признаться, что заметила значительную перемену в почерке Теда. Я не получала от него писем с 1980 года. За шесть лет, в течение которых он был заперт в одиночной камере для смертников, его почерк стал еще более «зажатым», чем прежде: буквы теснились, налезая одна на другую.

  Первое письмо из целой череды писем было классическим этюдом пассивной агрессии. Я писала, пытаясь объяснить Теду то, что, как я прекрасно понимала, было необъяснимым. Я хотела, чтобы он знал, что его смерть не пройдет незамеченной и неоплаканной мной. Я пыталась сказать все это, естественно, не говоря это напрямую. Я, конечно, не писала слов типа: «Теперь, когда ты вот-вот умрешь…»

  В своем ответе Тед благодарил меня за марки, которые я ему послала. Затем он решил поставить меня на место, словесно выпоров и сделав вид, что он выше всего этого.

  Что касается меня, я не думаю, что есть какой-то смысл в раскладывании по полочкам множества почти стершихся воспоминаний о том, что было и чего не было между нами, о твоей книге, о твоих многочисленных публичных выступлениях о серийных убийствах. Это – вода, которая уже утекла. Меня сейчас занимают другие гораздо более важные дела.

  Со всей откровенностью я должен сказать тебе следующее, Энн. Судя по тем заявлениям, которые ты делала по поводу серийных убийств и которые я слышал или читал, у меня сложилось впечатление, что ты серьезно пересмотрела собственные прежние мнения и умозаключения. По каким-то причинам ты теперь склоняешься к предельно упрощенным, чрезмерно обобщенным и научно никак не обоснованным взглядам на данный предмет. В результате, распространяя подобные взгляды, какими бы благими ни были твои намерения, ты только вводишь людей в заблуждение по поводу истинной природы этой проблемы и тем самым лишаешь их возможности найти эффективный способ ее решения.

  Далее Тед писал, что «не против» побеседовать со мной снова «ради общения», а не для того чтобы предоставлять мне какую-то информацию «для новых книг о Теде Банди».

Это первое короткое письмо он заканчивал такими словами:

  Я не испытываю никакой враждебности к тебе. Я знаю, что по своей сути ты очень хороший человек. Желаю тебе всего наилучшего.

Береги себя.

Тед

  Его стиль сделался тяжеловесным и напряженным. Запертому в одиночной камере, практически бессильному Теду для его самооценки стало чрезвычайно важно сознавать, что хоть в чем-то он самый лучший. Единственное, что он знал досконально, были серийные убийства. А я покусилась на его территорию.