И он на самом деле был очень занят. Он мог выбирать, кого осчастливить своими познаниями и философией. Все, начиная от

Конни Чанг[46] и «20/20»[47] до журнала «Пипл», передачи «60 минут» и бесконечного списка СМИ боролись за внимание Теда. Из своей камеры Тед заявил, что он даст интервью самому престижному СМИ в его понимании – «Нью-Йорк Таймс». И пока чиновник из Флориды заявлял, что Тед «играет в очень опасную игру, в которой скорее всего проиграет» и что даже огромное число противников применения смертной казни закрыло бы глаза на ее применение в случае Теда, он преспокойно давал интервью «Таймс».

Как и в случае со мной, он был выше всего этого.

  «Если кто-то считает меня монстром, пусть лучше посмотрит вглубь самого себя. Ко мне это не имеет никакого отношения, потому что меня не знают. Если бы меня знали по-настоящему, то поняли бы, что я никакой не монстр. Для многих изобразить кого-то чудовищем – весьма популярный и эффективный способ отгородиться от угрозы непостижимого и страха перед ним. Это можно сравнить со страусом, прячущим голову в песок. Когда люди навешивают на кого-то ярлык безнадежного монстра, психически нездорового или ненормального в каком-то еще отношении, они как раз и прячут головы в песок из-за элементарного невежества…»

  Подобно многим другим серийным убийцам, Тед нуждался в том, чтобы его считали нормальным человеком. Он не хотел, чтобы его воспринимали как извращенца. Полный таких чудовищных отклонений, которые заставляют задаться вопросом, как ему удавалось сохранить в неприкосновенности свой интеллект, он тем не менее не хотел, чтобы его считали монстром. И подобно многим другим социопатам, которых мне приходилось слышать, Тед очень часто говорил различными клише, хотя на словах их презирал. «Много воды утекло», «прятать голову в песок»… Клише дают социопату некую опору, служат неким якорем, позволяющим ему вести коммуникацию, говорить на языке нормальных людей.

  Тед не хотел, чтобы его считали монстром, и я всегда пыталась найти в нем другую его сторону. Иначе я просто не смогла бы писать ему. Разум настойчиво подсказывал мне, что я имею дело с «монстром», но эмоции заставляли надеяться, что где-то в этом монстре еще сохранились остатки совести.

  Именно поэтому мне и нужен был диалог с ним. И сколько бы раз я ни говорила себе, что Тед Банди – монстр, и сколько бы раз я ни говорила то же самое другим, мне все равно чрезвычайно сложно было в это поверить. И дело было не только в Теде. По своей работе я сталкивалась с большим числом «монстров».