Открываю дверь, бегу по коридору. Тяжело дышать, отчасти потому, что я под кайфом и не в лучшей форме, но еще и потому, что жутко напуган. Врываюсь в кабинет медсестры, прижимая левую руку правой. Кричу, что заснул, а теперь не чувствую руки. Медсестра пытается меня успокоить. Она предполагает, и вполне небезосновательно, что это лишь часть процесса выздоровления: беспокойство и дискомфорт – обычное явление при реабилитации. Но нет. Ощущения совершенно другие.

В течение суток я уже далеко от наркодиспансера, в кабинете ортопеда, и он проводит рукой по бицепсам и вниз к предплечью, тщательно прослеживая путь нерва и объясняя, что нерв сильно зажат, словно соломинка, прижатая гранью стакана. Когда циркуляция крови нарушена таким образом, объясняет он, нерв поврежден; иногда он просто ослабевает и перестает функционировать.

– И когда вернется чувствительность руки? – спрашиваю я.

– Через пару месяцев, процентов на 80… может быть, месяца четыре, а то и полгода подождать придется.

– А остальные 20 процентов?

Врач пожимает плечами. Настоящий техасец: что манеры, что акцент.

– Сло-о-ожно сказа-а-ать, – растягивает он.

Наступает пауза. Еще раз нервно пытаюсь сжать руку в кулак, но пальцы не слушаются. Это моя левая рука, та самая, что бегает по всему грифу. Выполняет всю тяжелую творческую работу. Кормилица, как говорят в музыкальном бизнесе.

– А когда я смогу играть на гитаре? – спрашиваю, понимая, что ответ мне совсем не понравится.

Врач делает глубокий вдох, медленно выдыхает и отвечает:

– О, сомневаюсь, что ты можешь на это рассчитывать.

– Но ведь когда-то отпустит?

Он пристально смотрит на меня. Прицеливается. И поражает в самое сердце.

– Как бы тебе сказать… НИКОГДА.

И все. Смертельный выстрел. Не могу дышать, здраво мыслить. Но каким-то образом сознание четко и ясно говорит мне: это конец Megadeth… конец карьеры… музыки больше не будет.

Жизнь остановилась.

Моя первая фотография с отцом и сестрой Дебби