— Все нормально, Кавалер, — Хиллари перевел дыхание. — Паль, уходим.

Но киборг продолжал моделировать картинку и тянул время, словно не хотел отпускать людей из поля своего сознания. Затем синее небо озарилось золотым сиянием, и буквально за секунду до появления сигнала закрытия прозвучали негромкие слова с дублирующим текстом:

— Я люблю тебя, Хиллари.

— Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ, ХИЛЛАРИ.

Хиллари отключился от машины, предоставляя Пальмеру завершать скучноватый выход. Он снял шлем и осмотрелся: глаза немного устали, а в остальном самочувствие хорошее. Посмотрел на часы: 23.28. Засиживаться нельзя, надо входить в режим дня. Хиллари деловито расстегивал перчатки, когда Пальмер снял шлем.

— Отлично, Паль, — улыбнулся Хиллари. Он взял минералку, плеснул в стакан Пальмеру, а сам, сделав кресло полулежачим, вытянул ноги и отхлебнул из горлышка. — До полуночи уложились, не сутки же напролет тут сидеть…

— Нет, каково, — Пальмер рассмеялся, глаза его лучились. — Такое признание напоследок! Теперь понятно, Хил, почему ты за него стоишь горой.

— Тсс! Никому ни слова, — Хиллари принял наигранно отстраненный вид. — Что бы это значило? И ведь как подгадал, хитрюга, буквально за секунду до выхода, когда нельзя вернуться назад. Ничего, в следующий раз я лично переверну ему весь эмотивный блок, чтобы узнать, что же он подразумевал под этим.

— А по-моему, яснее некуда, — вызывая андроидов, Пальмер откровенно веселился. Довольный Хиллари развалился повольготней и заложил ногу за ногу.

— Четыре часа непрерывного ментального контакта, полное взаимопроникновение сознания. Это круче секса, а, Пальмер? Это и есть полная близость, растворение себя в другом без остатка.

— Да, — поддержал Пальмер, — а уж когда все сделаешь и шлем снимешь — такое облегчение, словами не передать. Истинное блаженство.

Они посмотрели друг на друга — и расхохотались. Как здорово дышать и чувствовать в унисон, когда ты начинаешь мысль, а другой ее подхватывает так, как ты думаешь. Хиллари вгляделся в Пальмера и вспомнил, как он принимал корпус, оборудование и персонал, доставшийся от предшественника. Здание пришлось ремонтировать и перестраивать; оборудование — списывать и менять; и в этом организационном бедламе надо было проводить еще и кадровые перестановки — кого оставить, а кого отставить. Непопулярные меры проводил в жизнь лично Хиллари, как вновь назначенный шеф. Люди сопротивлялись, кто как мог, но Хиллари не дал им объединиться, разбил на группы, а потом обрабатывал поодиночке. И в результате — выиграл.

Все, не исключая зав по кадрам, были уверены, что Пальмер вылетит. Производственная характеристика у него была ужасная — аккуратность и пунктуальность в ней каким-то непостижимым образом сочетались с постоянными нарушениями сроков, срывами графиков и множественными ошибками в работе. Характер у него был не лучше — вспыльчивый, мелочный, скандальный, он не уступал ни на йоту, и каждое распоряжение сверху встречал в штыки. По рейтингу симпатий Пальмер занимал последнее место в отделе. Никто ему не сочувствовал, все желали от него избавиться, да и возраст — 42 года — не оставлял ему шансов. Он сидел на самой паршивой машине и преисполнялся пессимизма. Когда Хиллари вызвал его на собеседование, Пальмер смотрел на босса, как на врага, и готов был драться до последнего — увольнение сильно сбросило бы его вниз. Разговор был очень долгим и тяжелым, а по его окончании Пальмер получил путевку на спецкурорт для военных операторов на четыре месяца и должность в исследовательском отделе с испытательным сроком в год. Сказать, что все удивились, — это ничего не сказать. Все вдруг, как в озарении, поняли, что новый босс — совершенно непредсказуемый тип, руководствующийся в своей работе какими-то надчеловеческими принципами. Хиллари и подумать тогда не мог, что они будут впоследствии так вот запросто болтать и смеяться.