– Знаю, – ответила Молли, сосредоточившись на дороге. – Иногда иначе никак. Мона, расскажи ей о Прайоре. О Прайоре и о твоем приятеле. То, что ты рассказывала мне.

Никогда в жизни Мона не испытывала подобной робости.

– Пожалуйста, – сказала Энджи, – расскажи мне, Мона.

Вот так. Ее имя. Энджи Митчелл наяву произнесла ее имя. Обратилась к ней. Прямо тут.

От этого хотелось упасть в обморок.

34 Маргейт-роуд

34

Маргейт-роуд

– Похоже, ты потерялась, – сказал по-японски продавец лапши.

Кумико решила, что он кореец. У отца были партнеры-корейцы; они занимались строительным бизнесом, так говорила мать. Как и этот, они обычно были крупными мужчинами, почти таких же габаритов, как Петал, с широкими серьезными лицами.

– И кажется, очень замерзла, – продолжал кореец.

– Я ищу одного человека, – устало сказала Кумико. – Он живет на Маргейт-роуд.

– Где это?

– Не знаю.

– Зайди, – предложил торговец, обведя жестом конец стойки; его палатка была собрана из щитов розового рифленого пластика.

Кумико прошла между плакатом с рекламой лапши и стендом, рекламировавшим какое-то «роти»[83] – это слово было составлено из окрашенных в бредовые цвета букв, словно бы набрызганных из аэрозольного баллончика; с них как будто стекали флюоресцентные капли. От прилавка пахло специями и тушеным мясом. Холод кусал за ноги, щипал уши.

Пригнувшись, Кумико скользнула под запотевший от пара кусок полиэтилена. В самой палатке оказалось очень тесно; приземистые синие баллоны с бутаном, три плитки, заставленные высокими кастрюлями, пластиковые мешки сухой лапши, стопки пластиковых мисок – среди всего этого двигался громадный кореец, приглядывая за своими кастрюлями.

– Садись, – сказал он.

Когда девочка присела на желтую пластмассовую емкость с глутаматом натрия, голова ее оказалась ниже прилавка.

– Ты японка?