Близился полдень.

— Кажется, Народный дом — уникальность… то похороны, то торжества, — проговорил Бенцион, тоже внимательно осматриваясь, — не стоит ждать траура в окнах.

— Наверняка… — ответил Ицхак, — у друзов комфортное отношение к рождению и смерти.

Мимо просеменили женщины, шёпот терялся в шорохе одежд. Обе в светлых платках и тёмно-синих платьях, мешковатых, словно с чужого плеча. Ицхак с чувством приподнял над рулём руки — кто знает, как встретят они вопрос незнакомого мужчины. Притормозил возле живописного старика. Вислые усы, мраморно-белый тюрбан и необъятные галифе.

— К гадалке не ходи, дресс-код фанатика веры, — предостерёг Бенцион, — на службе друзы терпимей к моде.

Дед царапнул взглядом «Мазду».

— Доброе утро, шейх, — почтительно высунулся из окна Ицхак, — хочу спросить, как добраться к Народному дому…

— Вы, вижу, к семье Букия? — в иврите старика не слышалось арабского акцента.

— Верно, к ним… — сдержанно ответил Ицхак.

Старик не спешил.

— У покойного Хасана пятеро сыновей, которому из них вы приятели?

— Мансуру…

— Достойный юноша… Служите вместе? — растягивая слова, поинтересовался он.

С обеих сторон выстраивались машины.

— Точно, — согласился Ицхак, воздержавшись от разъяснений. Место службы Мансура не тема для бесед с первым встречным.

— У меня трое пацанов. Один в полиции, двое в армии… Арчи Шустера знаете?

— Ещё бы. Без пяти минут генерал, — ответил Ицхак, уязвлённый фамильярным отношением к командиру.

Старик стоял на своём:

— Дружбан мой. Мы с ним на офицерском курсе были… много годков назад.

Солнце перегородило зенит. Движением завладел ступор. Сколько ждать — вопрос лишний. Если шейх счёл нужным говорить, значит, так надо. Старик в галифе неприкосновенен и всегда прав. Никто не выражал недовольства.