– Я никогда не обсуждал приказов. Я просто их выполнял.

– Но сумочка…

– Она была в руках у Свиридовой и как попала в этот проклятый ящик, мне неизвестно. Может быть, ее туда сунул Роев или кто-нибудь из рабочих. В костюмерной шел ремонт, и ящики с реквизитом стояли повсюду. – Кораблев развернул газету. – А теперь, Людмила, прощай. У меня осталось мало времени, и я хочу его провести с удовольствием.

Дайнека встала и подалась к нему, словно хотела проститься, но потом отвернулась, вышла из палаты и быстрым шагом направилась к лестнице.

Автомобиль Труфанова стоял неподалеку от кораблевского дома. Обе передние дверцы были распахнуты. В салоне сидели Дайнека и сам полковник.

– Жуткую историю ты мне рассказала… – проговорил Василий Дмитриевич.

– Но почему? Почему он убил ее? Они могли скрыться, уехать…

– Видимо, не могли. Роев слишком хорошо знал отца. Твой Вешкин говорил, что у него была патологическая зависимость от Киреева. Он убил Свиридову, но не простил ни отца, ни себя. Выдумал злую шутку с отгрузкой ценностей, а потом застрелился. – Труфанов успокаивающе похлопал ее по руке. – Это жизнь, Людмила. Она пережевала их обоих и выплюнула.

– Я знаю, почему так случилось, – прошептала Дайнека. – Эта девочка была слишком счастлива. Счастливой быть нельзя. Абсолютное продолжительное счастье опасно. Она заплатила сполна.

– Дело не в этом. Знаешь, как говорят: поймать счастье за хвост. Так вот, Лена Свиридова ошиблась хвостом.

– Я бы хотела вас попросить…

– Слушаю.

– Отдайте дневник ее матери.

Василий Дмитриевич медленно повернул голову.

– Ты не знаешь? Она вчера умерла в больнице, в кардиологии, в палате через одну дверь от Витольда.

– Вот и разберись в этой жизни… – проговорила она.

Труфанов кивнул на дорогу.

– Кажется, ваше такси. Надеюсь, теперь ты уедешь?

– Теперь – да. Прощайте!