— Валерий Георгиевич, — сказал я твёрдо, — выпейте воды.

Он машинально взял стакан и, когда пил, залил водой свитер и джинсы. Да, натура не из сильных. В довершение всего он, неловко, ставя стакан на место, уронил его, и тот разбился. Залесский бросился собирать осколки. Я тоже принялся помогать ему, отобрал (именно отобрал, а не взял) остатки стакана и кинул в корзину для бумаг.

— Простите, ради бога, — сказал Залесский. — Прямо как обухом по голове… Аня до сих пор часто снится мне…

Такая красивая, тёплая… Вам, конечно, этого не понять.

Он притих, отрешённо глядя в окно.

Меня кольнуло слово «тёплая». Очень понятное, человеческое слово. И мне вспомнилось, что он приезжал в Крылатое поставить памятник. Может быть, внутренний его мир, который я представляю себе, мало чем похож на настоящий? Кто-то сказал, что человек может быть и великим и ничтожным…

Жалость сдавила мне грудь. И тут же возникла досада на самого себя: расслабился.

— Продолжим, — сказал я. Залесскии печально кивнул. — Как вы думаете, кто мог убить вашу жену?

— Не знаю… Не могу себе даже представить кто…

— Когда вы написали письмо, куда вы его дели?

— Кажется, в тумбочке валялось… Знаете, решиться на такой шантаж…

— Кто-нибудь помимо вас с Аней знал о существовании письма?

— Нет, — подумав, ответил Залесскии.

— Коломойцеву не говорили о нем?

— Нет.

— А Ципову?

— Ни в коем случае… Может, Аня кому-нибудь сказала? Теперь не узнаешь…

— Когда вы зашли утром девятого июля домой, где лежало письмо?

— На столе.

— В вашем доме часто бывали друзья, знакомые?