– А ребенок? Кого вы родили?

– Ребенок?

– Неужели он родился мертвым?

– Нет, ребенок был живой. Да только Миша сказал, что нам пока рано заводить детей, что ему надо подняться на ноги, выучиться и научиться зарабатывать деньги. Он отдал нашего ребенка той женщине, и я, если честно, ничего не имела против. Во мне тогда еще не проснулись материнские чувства, и единственное неудобство, какое я испытывала, когда лишилась ребенка, – это молоко. Мои груди просто лопались от молока, от этого поднималась температура. Словом, меня надо было доить как корову… Смешно, правда? Смешно и грустно. Но зато теперь, без живота, я могла спокойно вернуться домой, и родители бы приняли меня. Я объяснила бы им, что влюбилась, что потеряла голову и все такое…

– И вы вернулись?

– Вернулась. И даже закончила десятый класс. Но мы продолжали встречаться с Мишей. После родов я прямо расцвела. Я это сама чувствовала. За мной стали бегать мальчишки, но меня заинтересовал довольно взрослый человек, таким он мне тогда, во всяком случае, показался. Его звали Саша. Саша Нодень.

Юля подумала, что ослышалась. Ей не верилось, что она сейчас сидит в доме Романа Георгиевича и слушает какую-то бесконечную и удивительную историю совершенно незнакомой женщины по имени Стелла Франк, связанную именно с теми людьми, какие интересуют ее на сегодняшний день больше всего! Бахрах, Нодень, Валера!

– Нодень?

– Да. Так случилось, что я, встречаясь с Мишей, сама любила другого парня. Только если с Мишей у нас были отношения, как у мужчины с женщиной, то Саша любил меня чистой любовью.

– Но физическая любовь не считается грязной. Или вы говорите мне о своих чувствах именно с позиции совсем юной девушки?

– Вот именно. Бахрах был просто помешан на мне, на моем теле, он использовал любую возможность, чтобы только переспать со мной. Для него не существовало никаких условностей или преград.

– Ему нравился ваш шрам?

– Не то слово. Быть может, именно поэтому-то я и поостыла к нему. Я хотела, чтобы любили меня, Стеллу, хорошую девочку, а Миша любил, как мне тогда казалось, глупой, только мое тело. Шрам возбуждал его, а меня это просто бесило.

– Но почему? Что особенного он видел в этом шраме?

– Он считал, что шрам – это след перенесенной боли, что он украшает женщину и придает ей особый шарм. Шрам – шарм, – любил говорить он, обнимая меня и с упоением продолжая играть роль мужчины, который обнимает много повидавшую и много испытавшую в своей жизни женщину…

– Сколько же ему было тогда лет?

– Двадцать три или двадцать пять.

– Так он был совсем взрослый! А я-то думала, что он только что закончил школу.