– От любопытства. У меня вообще в голове много всякого мусора, – хохотнул Карл. – Ну, Эдик, давай еще.

– Значит, стоит «мере» «шестисотый» на светофоре, а рядом «Запорожец», блин, серенький, облезлый. Ну и это, из «Запорожца» дед выглядывает и говорит: мужик, а мужик, у тебя бумаги нет для факса? У меня, блин, кончилась… монотонно забубнил охранник.

Бренер оделся, умылся, поднялся на палубу. Утро было ясным, безветренным, очень холодным. Яхта одиноко стояла на якоре у какого-то совершенно пустого, дикого каменистого пляжа. Ярко-голубое небо, редкие пушистые облака. Холод продирал до костей. Натан Ефимович застегнул куртку, поднял воротник, огляделся.

В нескольких метрах от кромки воды стоял белый сверкающий вертолет. Рядом на камнях сидели и задумчиво курили два молодых амбала в коротких дубленках. Над вертолетом кружили крикливые жирные чайки.

За пляжем начинались пологие розовато-бежевые холмы, утыканные вдоль извилистого шоссе столбами электропередачи.

«Вот сейчас, если тихонько спрыгнуть на берег, прошмыгнуть за вертолетом и бегом по шоссе, до ближайшего поселка, потом на рейсовый автобус, а дальше, в плацкартном вагоне, прямо в Москву. – Бренер мечтательно зажмурился, сладко, с хрустом, потянулся и тут же рассмеялся про себя. – Господи, какой рейсовый автобус? Какой плацкартный вагон? Что за бред в голову лезет? Мы ведь на Кипре. Просто пейзаж напоминает Крым. Кажется, будто там, за холмами, Феодосия или Судак. Правда, ужасно похоже на пляж у поселка Солнечный. Мы с Манечкой и с Сережей отдыхали под Феодосией в семидесятом году. Снимали комнатку у бабки в поселке, ходили на такой же дикий пляж. Когда штормило, гуляли по холмам, которые когда-то были горами. Древние горы, плавные, округлые, облизанные за тысячелетия ветрами…»

Из кают-компании его заметили и окликнули:

– Доброе утро, профессор.

Стол был накрыт к завтраку. Карл курил, раскинувшись в низком кресле, Инга, все такая же мрачная, пила кофе из большой толстобокой кружки и на Бренера не взглянула. Охранник Эдик стоял навытяжку. За столом сидел щуплый, неказистый, лет пятидесяти человечек в белых брюках и толстом белом свитере. Несколько длинных черных прядей, протянутых от виска к виску, прикрывали бледную лысину. Маленькие, глубоко посаженные черные глазки смотрели тревожно и почему-то немного жалобно.

– Здравствуйте, Натан Ефимович. Заходите, присаживайтесь. Меня зовут Геннадий Ильич, – он привстал с кресла и протянул профессору руку.

Бренер машинально ответил на рукопожатие. У Геннадия Ильича была вялая влажная кисть, вкрадчивый, глуховатый голос.