– Мамочка, это был не милиционер… Он такой мерзкий, на серого слизняка похож. Ты больше с ним не общайся, ладно?

– Конечно, малыш. Он больше никогда не появится. Вообще, все плохое кончилось. Главное, чтобы ты поскорей поправился. Укладывайся и перестань плакать. Я сейчас приду. – Она поправила подушку, встала, закрыла форточку.

На кухне она приготовила уксусную воду для обтирания, взяла из холодильника бутылку с детским панадолом в сиропе и чуть не выронила все это из рук, когда проходила по коридору.

Английский замок входной двери щелкнул. Потом послышался скрежет ключа в нижнем, запасном замке. Дверь приоткрылась, дернулась. Звякнула цепочка. Дверь дернулась еще раз.

Стараясь не издать ни звука, Алиса поставила на тумбочку все, что держала в руках, молнией кинулась на кухню, схватила самый здоровенный нож, вернулась в прихожую, вжалась в стену у двери и перестала дышать.

И тут раздался короткий звонок. Кто-то надавил на кнопку снаружи. А потом послышался тихий голос Харитонова:

– Алиса, снимите цепочку. Я не хочу ее перекусывать. Она вам еще пригодится.

– Что вам надо? Я вызову милицию! – крикнула она в ответ.

– Ну вы впустите меня, и я вам все объясню.

– С какой стати мне вас впускать? Кто вы, собственно, такой, Валерий Павлович? Вы ведь теперь не в органах служите и официальным лицом не являетесь.

– Алиса Юрьевна, снимите цепочку, иначе мне придется ее перекусить.

– Зубами? – нервно усмехнулась Алиса.

– Кусачками.

– Ну, точно, – она сняла цепочку и открыла дверь, – я все правильно поняла. Вы теперь бандит, а не чекист.

Харитонов быстро вошел в квартиру, закрыл дверь. Лицо его было бледно-зеленым. Алиса положила нож; взяла миску с уксусной водой и бутылку с панадолом.

– У меня заболел ребенок. Сначала я займусь им, а потом вы мне объясните, зачем опять заявились сюда. Если ваши объяснения покажутся мне недостаточно убедительными, я вас выставлю за дверь.

Не дожидаясь его ответа, она направилась в детскую. Максимка уже спал. Она не стала будить его, чтобы дать ложку панадола, осторожно обтерла влажной салфеткой. Лоб был уже не таким раскаленный, во сне температура немного снизилась. Она не стала гасить ночник, дверь оставила приоткрытой и вернулась к Харитонову.

Он сидел и курил на кухне. Она с удивлением заметила, что рука с сигаретой дрожит.

– Что, Валерий Павлович, перенервничали? – спросила она сочувственно, уселась напротив и тоже закурила. – Ну, что вы хотите еще мне сказать? Я вас внимательно слушаю.

– Почему вы решили, будто я больше не работаю в органах? – Голос его был немного хриплым, покрасневшие глаза придавали его лицу нечто жалкое, кроличье.