— Папиросы? — профессор нащупал пальцем спусковой крючок. — Извольте, господа. Сейчас я вас угощу.

— Папа! — испуганно прошептал Андрюша.

И тут третий, молчавший до этой минуты, как будто проснулся, открыл заплывшие от водки глаза, громко рыгнул, шмыгнул носом и произнёс:

— Никак доктор? Михал Владимирыч?

— Да. Это я.

— Не узнаете меня? — дезертир криво, жалко усмехнулся. — Вижу, не узнаете. Ермолаев моя фамилия. Бывший фельдфебель. Вы мне руку правую спасли. Ну? Помните?

— Узнаю. Помню. Вы, кажется, собирались домой вернуться, к жене, к детям, к старухе матери. Зачем же вы здесь, Ермолаев?

Михаил Владимирович револьвер ещё держал, но в кармане. Двое товарищей молчали и смотрели с тупым любопытством. Ермолаев шмыгнул носом, глаза вдруг виновато забегали.

— Да так как-то. Выписался, сразу на вокзал. Поезда не ходят, народу тьма, сидел, ждал, надоело. Со скуки пошёл митинговать, там говорят, мол, как отнимем землю у помещиков, перебьём буржуев, пойдёт райская жизнь, то да сё. — Ермолаев вдруг приблизил к профессору красное опухшее лицо. — Михал Владимирыч, уезжайте за границу, вам здесь оставаться опасно.

— А вам?

— Мне-то? Мне уж всё равно терять нечего. Я человек пропащий.

Ермолаев часто заморгал, всхлипнул, утёрся рукавом гимнастёрки. Профессор повернулся, взял Андрюшу за руку, они пошли домой.

— Мамаша-то моя небось уж померла, — прозвучал сзади плачущий пьяный голос. — Эх, сволочь я, распоследняя дрянь.

Оставшуюся часть пути до дома Михаил Владимирович и Андрюша шли молча. Только когда поднялись в квартиру, Андрюша спросил:

— Папа, ты бы мог в них выстрелить?

— Нет, конечно.

— Но ведь ты держал руку в кармане, и если бы этот Ермолаев тебя не узнал, нам пришлось бы защищаться. У них винтовки со штыками, у тебя только револьвер.

— Они пьяны, к тому же неизвестно, заряжены ли их винтовки.

— Наверняка заряжены. Таким, как они, большевики раздают оружие и боеприпасы.

— Ты откуда знаешь?