— Я привыкла к походным условиям. Сейчас там работает отопление, есть электричество, горячая вода. Конечно, ремонт еще не закончен, но лучше ночевать в степи, чем в «Вудут Паласе».

— Почему?

— Мне хватило одной ночи. Я не могла спать, хотя никогда бессонницей не страдала. Только потом случайно выяснилось, что меня поселили именно в том номере, где повесился де Кадо. Слышали об этой ужасной истории?

— Да, но без подробностей.

— Я знала Пьера. Он собирался строить тут сеть гостиниц, такой был жизнерадостный преуспевающий швейцарский бизнесмен. До сих пор не могу понять и поверить. Говорили что-то о гомосексуализме, якобы его бросил молодой любовник. Но мне кажется, дело в чем-то другом. И знаете, в номере как будто остался запах беды, смерти. Я это чувствовала еще до того, как узнала, что Пьер погиб именно там. Кошмарное место. В кабинете огромный портрет Сталина. Бедняге Пьеру это как раз нравилось. Сталин, сталинский ампир, он называл это тоталитарной экзотикой.

— Господа, прошу в зал, — рядом возник старший охранник, с ним еще двое костюмированных, — через минуту концерт начинается, пойдемте, я провожу вас.

В зрительном зале на спинках стульев висели карточки с именами. Соне и Елене Алексеевне предназначались места в разных рядах. Диме с вежливыми извинениями сообщили, что его присутствие не предусмотрено, поэтому ему придется сесть сзади, на любой свободный стул.

— Там все стулья свободны и никаких табличек, — сказала Орлик, — мы сядем вместе.

— Минуточку, — охранник отвернулся и заговорил с кем-то через свою рацию по шамбальски.

Между тем публика расселась, свет в зале стал тихо гаснуть. Елена Алексеевна, Соня, Дима быстро пошли к последнему ряду. Охранник метнулся за ними, но тут стало совсем темно, открылся занавес.

На сцене кривлялись и шутили двое немолодых мужчин, наряженных в цветастые платья, один — с накрашенными губами, в шляпке. У другого голова повязана платком. Один изображал культурную кокетливую старушку, другой — простую грубоватую. Зал захлебывался смехом. Потом вышли четыре девушки в матросских костюмах и спели старый одесский шлягер из репертуара Утесова.

Опять явились старушки, минуты три пошутили, объявили следующего исполнителя. Его узнала даже Соня. Высокий, толстый, буйно кудрявый блондин, он выскочил на сцену галопом, в парчовом переливающемся костюме, в сопровождении полуголого девичьего кордебалета спел тенором что-то о потерянной любви. Старушки вылезли, не дождавшись, пока он допоет, немного пошутили с ним, потом без него. Зал посмеялся, похлопал. Занавес закрылся. Из оркестровой ямы полилась тягучая волна восточной музыки. Соня подумала, что именно под такие звуки из корзины факира, разворачивая кольца, встает на кончик хвоста кобра.