В этот момент глаза его округлились, причем выражение их не поспевало за мелькнувшим во взгляде ужасом; что-то веселое продолжало светиться на его лице, но мгновенно погасло.

- Дядя Иван! - завопил он, а я уже и сам действовал как автомат, рассудком не поспевая за тренировнными рывками тела; я выбросил вверх правую руку, поймав чужое предплечье... остро сверкнуло лезвие ножа!.. Я помог левой рукой и, продолжая убийственный замах по широкой дуге вниз, отправил лезвие за спину... Вопль, хрипенье...

Развернувшись, я отпихнул незнакомого мне мужчину, обеими руками схватившегося за рукоять, торчащего в брюхе ножа... На меня перли из подъезда два раздувающихся от быстрого передвижения рыла, словно щитом прикрывающих себя стволами: первый - пистолетом, второй - автоматом Калашникова.

В какой-то момент я испугался за Пашку, застывшего на линии выстрела, поэтому постарался не дать убийцам выстрелить; с быстротой молнии метнув правую руку вперед (это я умею!), уже с хрустом чужих пальцев вырывал пистолет и, откинувшись назад для риверса, прямым ударом ноги встретил третьего убийцу. Нога, задев твердое железо, тут же утонула в мягком теле. Пистолет я вырвал; обезоруженный мужик ревел, потряхивая кистью. Я заткнул ему глотку, сломав рукоятью пистолета нос. Последний из нападавших, после моего удара ногой пытался справиться на полу с автоматом. Я немедленно всем весом прыгнул на "калашникова" и, воткнув дуло пистолета в ощерившийся мне навстречу рот, дернул туда-сюда, с удовлетворением отмечая, как крошатся зубы.

В этот момент, ещё слабая и далекая, сверкнула молния, осветив драматическую сцену побоища. В мгновенном блеске, сразу погрузившем ещё светлый вечер в сумерки, я успел рассмотреть участников: забывшегося в позе эмбриона не известно каким сном первого из нападавших, свернувшегося вокруг рукояти ножа, и двух его "коллег", одинаково неловкими детскими движениями пытавшихся на полу выправить каждый свое: один - раздробленную переносицу, другой - окровавленный, полный обомков зубов рот.

Я оглянулся; Павел застывшим очарованным взором обозревал картину битвы. Блуждающий взгляд парнишки нашел меня, и я прочел - сквозь собственное неприятие и даже раздражение его реакцией - такую силу обожания и восхищения, что недовольство дешевизной так легко добытого уважения, тут же исчезло, смытое волной удовольствия.

Черт! Я почувствовал этот странный удар свинца в пол ещё до того, как понял, что, собственно, он означает. Звук рикошета, последовавший за ним, был искажен долетевшим-таки грозовым ударом. Стреляли, хоть и через глушитель, сверху.