Меня стали одолевать сомнения: а постарались ли педагоги этой школы по-настоящему найти общий язык с «подозрительными» мальчиками? В этом возрасте вряд ли было необходимым вмешательство следователя. Да я вовсе и не следователь, скорее уж исследователь. Но разве и каждый учитель не должен быть им? Каждый день, каждый миг? Не должен ли в своей сущности быть исследователем каждый человек?

Так или иначе, мы оказались здесь, и учителя рассчитывали на нашу помощь. Что ж, в их положении оно и понятно…

Сперва мы поговорили с другими ребятами. Обо всем на свете. И только между прочим — о кражах. О кражах они знали. Негодовали и старались выяснить: неужели нам ничего не известно об имеющихся в школе подозрениях?

Потом настал черед и тех двоих. Разговор предстоял серьезный. В результате его должен был произойти перелом в жизни самих ребят. Вести его надо было спокойно, не спеша. Важно было, чтобы «странные» мальчики задумались о том, что дальше так жить нельзя. Придут ли они к такому заключению?

Я говорю с одним из них, его зовут Айгаром.

— Наверное, ребята уже рассказали, чем мы здесь интересуемся?

— Говорят, какими-то деньгами…

— Верно. Но если неохота тебе начинать с денежных дел, давай поговорим о других вещай. У тебя есть друзья в классе?

— Разве это важно?

— Важно.

— Такого, чтобы был настоящим другом, нет.

— Ты давно учишься в этой школе?

— С первого класса.

— И ни с кем не подружился?

— Подружился. Только не в нашем классе. Я остался на второй год.

— Почему? Много прогуливал?

— Болел…

В таком духе мы говорили долго. И я вовсе не жалел, что начали не с пропавших денег. Я узнал о пареньке многое. Все более понятной становилась обстановка, в которой он жил. Родители Айгара — инвалиды, они просто физически не смогли проследить за всеми делами сына. В школе они не были ни разу. А новая классная руководительница тоже еще не успела зайти к нему домой, хотя минула уже половина учебного года.

Потом мы познакомились с Илгонисом. Одет он был в модный джинсовый костюм, волосы носил до плеч и во время беседы демонстративно жевал резинку: мол, из милиции вы там или нет, а я что захочу, то и буду делать!

Я сперва убедил его, что жевать во время разговора не следует: речь пойдет о делах серьезных. Медленно, шаг за шагом продвигались мы к истине. Отвечал он уклончиво, неохотно, но вопросы наши становились все конкретнее, уходить от них делалось все труднее. И наступил момент, когда один из ребят сел за стол и написал, как с начала учебного года они обкрадывали своих одноклассников… Илгонис еще пытался упираться. Продолжал надеяться. И мы его понимали — ведь признаться было стыдно, унизительно. Он еще не верил, что правда всегда выходит наружу. Хотел продолжать игру. Но мы уже все знали. И я рассказал ему, как это происходило. Эпизод за эпизодом. Тут и он понял, что игра проиграна. Нервы сдали, Илгонис начал истерически смеяться, а в глазах появился страх: что теперь будет? Испуг его был понятен. А вдруг милиционеры арестуют его тут же, в школе, и увезут прямо в колонию? На долгие годы. В далекие, чужие края, где рядом не будет ни одного близкого человека. Как тут не испугаться!