«Дожились! — подумал Шабалин. — Участковых стали в конвой отправлять!»

Он неприязненно взглянул на угол стола, где лежал ворох неисполненных заявлении, запросов, требований, розыскных заданий и отдельных поручений, затем придвинул к себе высокую стопу прекращенных дел административного надзора и стал не спеша перебирать бумажные папки.

Доклад начальников служб между тем закончился, и из динамика шел монотонный голос дежурного:

— За истекшие сутки… по району зарегистрировано… происшествий… Помещалось в медицинский вытрезвитель… В КПЗ[11] содержится… из них осужденных… следственных… задержанных в порядке статьи сто двадцать второй…

Шабалин извлек из стопы одно дело, повернулся к селектору, убавил регулятором громкость и, жестом подозвав Редозубова, спросил, указывая на фотографию, наклеенную на обложке:

— Эта?

— Да, — сразу ответил Редозубов.

— Уверен?

— Да.

— На, глянь, — сказал Шабалин, отдавая папку и отодвигая на край стола всю стопу.

Дежурный тем временем продолжал докладывать:

— На лесовозной дороге… 38-й километр… опрокинулся автомобиль КрАЗ-255Л с роспуском TM3-803… груженный хлыстами… Водитель… 1950 года рождения… доставлен в хирургическое отделение… Обстоятельства… выясняются…

Редозубов вскинул голову.

— Знакомый? — спросил Шабалин. Стажер кивнул и вздохнул. — Ну смотри, смотри… Можешь не слушать, — махнул на селектор. — Сегодня с БХСС будут стружку снимать… Нас не касается. Нам в среду докладывать. — И в подтверждение своих слов убавил еще громкость. — Нам в сре-е-ду… — пропел он, зевая.

Редозубов вернулся на свое место у окна и раскрыл бумажную папку. К первому же листу — постановлению «об установлении административного надзора» — была прикреплена скрепкой еще одна фотография, побольше (шесть на девять), и Редозубов внимательно рассмотрел ее. Это была фотография девушки лет двадцати — двадцати двух (впрочем, на следующем листе дела, в «Сведениях о поднадзорном», точно указывался год рождения), в строгом темном платье с узким кружевным воротничком, плотно охватывающим шею. Этот скромный наряд делал ее похожей на школьницу старших классов. Во всяком случае, ни ее платье, ни короткая элегантная прическа, ни весь ее привлекательный и немного даже таинственный облик никак не вязались с теми сведениями о ней (две судимости за кражи и третья — за недонесение), которые имелись в деле и которые с безразличной безжалостностью объясняли даже ее пристрастие к глухой одежде. Еще более поразила Редозубова кличка, вписанная аккуратным почерком инспектора профилактики между заранее проставленными типографским способом кавычками: «Лепесток». Эта кличка, в общем-то безыскусная, образованная просто от фамилии, но удивительно подходившая ей, была выколота, как указывалось в графе «Особые приметы», «…на боковой поверхности четвертого пальца левой руки со стороны третьего межпальцевого промежутка», далее делалась оговорка, что «при сжатых пальцах татуировка не видна».