Плохо там было.

Такое ощущение, что во вражье логово попадаешь.

При детях, особенно при Васильке, Жора еще как-то сдерживался, а когда взрослые оставались одни…

Даже трезвый, Жора изводил жену. Цеплялся к каждому слову, каждому взгляду. Все ему было не так, не по душе; бесчисленные Клавины попытки угодить разбивались вдребезги.

Тайн в небольшом городе не слишком много; все здесь знали, что у Деркача есть другая.

Впрочем, и Жора не слишком маскировался. Да, да, другая, такая себе инструкштучка, очень самонадеянное и распущенное создание, хотя, действительно, весьма сексуальное. По слухам, у них с Деркачом началось, еще когда Жора погоны носил; до самого последнего времени там вроде бы продолжалась горячая «любовь».

Клаве сочувствовали и в большинстве — искренне; тихая, душевная женщина, и что без времени отцвела — так ее ли в том вина?

И только в самое последнее время Жора несколько переменился; во всяком случае, с кралечкой своей по ресторанам не ошивался, спал если не с женой, то дома, пьянок стало меньше, начал зазывать гостей — например, Таню с Сагайдой…

Похоже, что Клава, простая душа, поверила в перемену, хотя суть занятий Деркача оставалась прежней, и дома он бывал ненамного чаще, и денег особых от него не видела…

Много ли женщине надо? Промолчать вместо выругаться, чуточку внимания к детям, не свинячить в доме — и уже кажется, что дела пошли на поправку.

Клавдия — верила; но не Татьяна.

Последнее приглашение было как раз накануне «операции» на рынке, после которой Деркач впервые попал на допрос.

— Скажите, Таня, — попросил Шеремет, — а почему Клавдия за все это время не попыталась с ним разойтись? Неужто такая любовь?

Они остались в комнате вдвоем: Николай, едва покончив с голубцами, извинился и подсел к аппарату: обзванивать подчиненных.

— Он отказал, — тихо проронила Таня.

— Вот как? — Шеремет не донес очередной абрикос ко рту. — А что, его согласие так уж необходимо? Юридически…

— Вы его не знали, — впервые за время обеда перебила Таня и, осознав это, порозовела, — о покойниках, наверное, так не говорят, но… Он — злой. Страшный человек. Ни перед чем не останавливался… Хитрый и злой… Будто заранее знал, кого и как ударить… Боялись его. И Клава — тоже.

— Это в последнее время он стал таким?

— А раньше? Он даже задержанных в милиции бил… Мои, родители наших учеников, такое рассказывали! Ребят задержали — вроде в какой-то краже заподозрили, — а когда те напрочь отказались, так избили… Один из родителей — пожилой человек, — пожаловался, написал в прокуратуру… А через неделю Деркач вызвал старика в кабинет и избил резиновым шлангом. Потом вытащил его заявление, то, что отправлялось наверх, в прокуратуру, и заставил съесть. И предупредил: еще раз, мол, голос подашь, — в тюрьме сгною.