Толпа тихо гудела. Люди робко переговаривались, косились на лавку и на казаков, которые с ухмылками, придерживая шашки, прохаживались у них за спинами. Хуторяне не ведали, зачем их повыгоняли из домов, и лишь догадывались, что все это неспроста, что с минуты на минуту надо ждать чего-то недоброго. И дождались.

К лавке подвели двух босых, с кровоподтеками на лицах, с рассеченными скулами комбедовцев.

— За коммунию агитировали? К красным в армию подбивали идти? Кричали при честном народе, что уважаемые староста и господин Шлоков мироеды, которые трудовой народ грабют? — с сипловатым смешком спросил одутловатый хорунжий, приглаживая одной рукой усы, а другой нервно поигрывая плеткой. — Ваше счастье, что не успели в большевики записаться. Не то бы другой с вами разговор вышел! — Хорунжий ткнул плеткой в кадык одного из арестованных. — Ты, краснопузая сволочь, по сторонам не зыркай, а на меня смотри! Отпелись тебе с дружком разговоры про антихристов социализма! По-другому сейчас запоете! Ложись!

Два казака растолкали толпу, бросились к комбедовцу, заломили ему руки и умело, расторопно привязали ремнями к лавке, сорвав при этом рубаху.

— Начинай, братцы. С богом! — хорунжий перекрестился, наморщил лоб.

Воздух рассек свист, и не успел шомпол опуститься на спину комбедовца, как в толпе кто-то испуганно охнул.

— Не отворачиваться и глаз не отводить! — зычно крикнул хорунжий, теребя темляк на шашке.

— Что это?! — испуганно отпрянул от окна Петряев. — Это же… варварство! Как в средние века! Нельзя так унижать человека!

— Как видите, можно, — сказал Магура. — Смотрите и запоминайте, как за правду бьют. А вам глядеть не советую, — комиссар отвел от окна Добжанскую с дочерью. — Не для слабого пола зрелище.

Когда было отсчитано пятьдесят ударов, упарившийся казак с прокуренными зубами отвязал забитого, свалил его, и тот остался бездыханно лежать на земле. К лавке подтолкнули второго…

Не в силах сдержать слезы, навзрыд заплакали, заголосили казачки, но хорунжий прикрикнул «цыц!», и женщины замолкли, правда, ненадолго. Они крепче прижимали к себе детей и не позволяли им смотреть на экзекуцию.

Лишь когда и второй комбедовец — совсем еще мальчишка — лег возле первого с рассеченной спиной, когда взмокшие от усердия казаки отбросили шомпола, хорунжий позволил людям разойтись.

— С каждым богоотступником, кто за Советы держится, так же будет! — Вновь перекрестившись на церковь узловатыми пальцами, он закатил к небу глаза: — Прости, господи!

— Что же это? — повторял Петряев, сидя на сундуке и обхватив голову руками. — Я не думал, не подозревал!