— Рад я... Только ведь вот она, какая фиговина

— Ну?

— Выспаться б надо. Трое суток в сосны тыкался, пока нашел.

— Потом отоспишься, Ческидов. Не время.

Он оглянулся, увидел женщину у окна, крикнул:

— Настя! Самогона — казаку!

Калугина пошла в сени, вернулась оттуда с миской соленых огурцов, забулькала самогоном в кружку. Подала первач красивому мальчонке, одобрительно улыбнулась:

— Пейте, господин казак.

Гришка, сколько следовало, улыбнулся в ответ, подумал: «Хороша, стерва!» — и медленно выпил спиртное.

Обеими ладонями потер свою нелепую бороденку, вежливо поставил кружку на краешек стола.

Самогон был крепчайший, а Гриша давно не пробовал мяса, досыта не ел хлеба — и быстро захмелел.

Размахивая руками, наклонился к Миробицкому, зашептал с пьяной доверительностью:

— Я им, большевичкам, под коней памятку оставил, ваше благородие!

— Что? — спросил сотник, с плохо прикрытой брезгливостью отталкивая захмелевшего казака.

— Одного ихнего человека камушком по голове. И ушел тихонечко. Темно было...

Миробицкий нахмурился:

— Иди спать, рыло! Тоже казак, пить не умеешь!

— Не пойду! — возмутился Гришка. — Не к тому я сюда бежал, чтоб отсыпаться! Давай оружию и коня!

— Иди, иди, спи! — вмешался Шундеев. — Прохор Зотыч, кликни Суходола.

От стены отделился огромного роста старик и направился в сени. Тут же хозяин дома вернулся в горницу с Суходолом.