– Уже бегу! – кричу я снизу в ответ на призывы Оуэна, которые заглушают сонное хныканье Фрейи.
Оуэна я застаю с Фрейей на руках, ходящим взад-вперед, помятым, с отпечатком подушки на красной щеке.
– Извини, – Оуэн подавляет зевок. – Пытался укачать ее, но ты же знаешь, какая она, когда есть хочет.
Забираюсь обратно в постель, усаживаюсь, обложившись подушками. Оуэн подает мне Фрейю – возмущенную, раскрасневшуюся. Она поднимает оскорбленный взгляд и с удовлетворенным вздохом припадает к соску. Воцаряется тишина, слышно только, как жадно малышка тянет молоко. Оуэн снова зевает, проводит рукой по волосам, косится на циферблат, берет трусы.
– Уже собираешься? – В моем голосе удивление.
Оуэн кивает:
– Ну да. Какой смысл снова ложиться, если в семь все равно вставать? Ненавижу понедельники.
Смотрю на часы. Шесть утра. Я думала, меньше. Потеряла счет времени.
– А кстати, ты-то чего ни свет ни заря вскочила? Мусоровоз разбудил, да?
Я качаю головой:
– Просто не спалось.
Это ложь. Я почти забыла, какова она на вкус, как легко она соскальзывает с языка, как сильно после нее мутит. Тяжелый, теплый от рук телефон лежит в кармане халата, я его чувствую бедром. Жду, когда он завибрирует, принимая сообщение.
– Понятно.