— А сны?

— Сны… Что ж, у него была и такая идея, он и в самом деле планировал получить контроль над определенными людьми с помощью снов. Они действительно похитили несчастную Лейшу Падхерст и заставили ее работать над излучателем сновидений. Веринчи тоже был в их организации, они решили с его помощью завладеть миссис Гроддехаар, вернее, ее огромным состоянием. Шляпник во время снятия мерки провел первые испытания, а потом хотел проверить, что ей снилось, и спросил про сон, естественно, запрограммированный ранее. Он не предполагал, что старуху это настолько взволнует, что она даже наймет детектива…

— Значит, мы можем спать спокойно?

Она прижалась ко мне.

— А кто сказал, что мы можем спать? Для этого еще слишком рано, дорогая моя.

— Ты думаешь о возможности тотального контроля? Что мы якобы постоянно оставляем где-то следы, сообщаем о себе в магазинах, банках, лифтах, домах, на автостоянках и в больницах? — Она отодвинулась и посмотрела мне в глаза. Наивная, еще моя мать давала себя обмануть подобному искреннему и открытому взгляду.

Я погладил ее по голове.

— Уже слишком поздно бояться. С тех пор как Всемирная Сеть опутала земной шар, мы перестали быть анонимами. Тебя столько раз в день регистрируют всевозможные камеры и датчики, что ты не в состоянии этого избежать, не пользуясь незаконными методами.

Так, как это делаю я, мысленно добавил я.

— Ну так чего мне в таком случае следует бояться?

— Гррр… бойся вот этого!

— Оуэн… Оуэн! Ты сумасшедший…

Но я уже был в ударе. Слишком поздно, миссис Йитс!

* * *

Я проснулся в два часа ночи. Что мне снилось, я не помнил, но сон не был неприятным, приятным, впрочем, тоже. Я осторожно выбрался из постели, на цыпочках вышел в коридор и помчался в гостиную. Банка холодного пива ждала меня в баре. Фил когда-то сказал: «Это не бар, а баржа». Насколько я догадывался, он имел в виду форму, а не величину. Хотя что может быть общего у прямоугольного шкафчика с баржей?

Я выхлестал половину банки и тяжело вздохнул. Мне очень не нравилось обманывать Пиму. До сих пор я самое большее недоговаривал часть правды, самую худшую, просто чтобы она за меня не беспокоилась. На этот раз всё было иначе.

Но что мне было делать — рассказать ей о старой сморщенной безногой мумии на испачканном спермой, полуразваливающемся ложе? О мамочке, с которой «развлекались», по словам Уиттингтона, близнецы? В которой — к моему удивлению и ужасу — еще билось сердце, хотя этому противоречил сам вид тела, а сердце сокращалось раз в полторы минуты? О Лейше Падхерст, вплавленной в кусок пластика, и еще о нескольких десятках тел в такой же остекленевшей массе? О том, что Уиттингтон успел признаться, что это он, собственноручно, с помощью какой-то предоставленной ему Чужим разновидности гипноза, выжег Эйприл половину мозга? А сам сразу же после признания начал молниеносно угасать и рассыпаться буквально на глазах, словно возвращая назад подаренный ему Чужим век? Что четыре недели спустя после событий в шахте он впал в спячку, такую же, как Эйприл, но через восемь дней умер? Эйприл продолжала спать, и я мог лишь надеяться, что ей ничего не снится. Ибо сама она снилась мне дважды, оба раза в окружении толпы дотошных ученых, а в другом сне подобная же толпа снилась мне вокруг мумии Сьюзен. Кошмары, кошмары…