Так вот теперь и он, и я любили, казалось, еще сильнее чем в том медовом сентябре. Мы любили друг друга как-то совсем по-новому. К волшебному ощущению причастности добавилось ни с чем не сравнимое чувство фронтового братства и острый привкус греховной страсти.

Изменившие друг другу, изменившие себе, забывшие заповедь «не убий», разуверившиеся в Дедушке и не нашедшие Бога, потерявшие все святое в жизни, мы были грешниками из грешников, но мы не разучились любить друг друга, а значит, еще умели любить людей.

Московская заваруха девяносто третьего прошла мимо меня. Я-то воевала всерьез, а они там делили очередной кусок государственного пирога. Уже позднее я узнала, что помимо дележки пирога в те страшные дни в Москве пытались поставить на карту кое-что посерьезнее денег, а именно — судьбу страны и, стало быть, всего мира. Спасла как всегда, почти случайность, которая, если верить Горбовскому, была, конечно же, не случайностью, а четко продуманным шагом службы ИКС.

Я спросила Сергея уже в марте девяносто четвертого когда радостный Жириновский выпускал на волю из Лефортова все это фашистско-коммунистическое отребье:

— Так что, Дима Якубовский был одним из вас?

— Почти, — странно ответил Ясень и попытался перевести разговор на другую тему.

— Ты отвечаешь про Диму, совсем как Дедушка про Андропова, — решила подколоть я.

— Как Дедушка про Чистякова, — поправил он. Я насторожилась.

— Так Дедушка все-таки знал Чистякова лично?

— Теперь я полагаю, что да.

С помощью такого откровения Ясень, конечно, сумел увести разговор от Якубовского.

— Ты узнал что-то новое?!

— Да. Генерал Трофимов застрелился.

Я стала мучительно вспоминать, кто такой генерал Трофимов. Но Сергей уже пояснял:

— Это он один что-то знал тогда об убийстве Чистяковых, но в восемьдесят седьмом отказался говорить, напустив жуткого тумана, ты должна это помнить. Так вот, неделю назад он сам позвонил мне и предложил встретиться, чтобы «поболтать об одном старом деле, которое интересовало меня раньше». Он не назвал ни одного имени, ничего конкретного, а вечером того же дня застрелился. Я позвонил Дедушке и спросил про Трофимова и Чистякова, а Дедушка сказал буквально следующее: «Забудь про него. Трофимов был верным псом Андропова». И в голосе его отчетливо слышались ненависть и страх.

— Страх? — переспросила я удивленно.

— Бля буду, — выдохнул Ясень. — Настоящий животный страх.

Я посмотрела на него грустно и после паузы сказала:

— Тебя, наверное, скоро «коронуют». Не знаю, как по части воровского кодекса, но лексикон ты уже хорошо усвоил.