А вот шестеро в ярко освещенной комнате второго этажа стояли теперь, как статуи в раушенских скверах, и Изольда стояла напротив них, уже успевшая накинуть халат на свое забрызганное кровью тело, а на тело шатенки — вмиг промокшую простыню, причем накинула так, что голова из-под простыни выглядывала, словно у спящей, вот только глаза были открыты, а чуть пониже виска…

Почему он бросил свой пистолет после третьего выстрела? Зачем подавал условный сигнал? Или это вышло случайно? Почему не слез с дерева сразу? Почему теперь этот идиот в центре комнаты, стоящий в позе курсанта на учебных стрельбах, целится прямо ему в лоб? Почему совсем не страшно и вообще на все наплевать? А впрочем, какое это имеет значение?

Симон обернулся на шорох в кустах и увидал восьмого из группы Хомича. Да, он определенно был из группы: униформа, оружие, небрежно брошенная команда «отставить» тому седьмому, нацеленному.

Симон до сих пор видел седьмого боковым зрением, а теперь, глядя в упор, трудно было не отметить, как тот беспрекословно подчинился и опустил ствол.

— Меня зовут Тристан, — тихо проговорил восьмой и поднял глаза.

Да, конечно, этот тоже из группы Хомича, вот только с глазами у него как-то не все в порядке — они наполнены глубоким красным свечением, как у сиамского кота в темноте или как на цветных фото, сделанных со вспышкой в те времена, когда с этим ещё не умели бороться.

И вдруг Симон узнал подошедшего. Он видел его меньше двух суток назад, утром. Точнее, он видел эту голову, лежавшую тогда отдельно в лифте.

А глаза человека, назвавшегося Тристаном, не просто струились красным свечением — глаза разгорались…

* * *

Симон разлепил закоченевшие на перекладинах стремянки пальцы и, падая во мрак, понял, что теперь он будет жить вечно. Или он понял это раньше?

Очень хотелось, чтобы в этот момент кто-нибудь выстрелил в него. А если не выстрелит, его вполне бы устроило упасть на землю вниз головой и сломать шею. Уж очень хотелось узнать, как это: умереть, чтобы снова жить. Не позволили. Мерзавцы! Так нечестно. Ведь он для них убил эту Шарон с каштановыми локонами, а на него пули пожалели. Или чего они там жалеют на своих запредельных уровнях?

Шарон, шатенку, в Раушене, с шиком

Шмальнул шутя под шум пушистых шин.

Шарон кричала страшным громким криком.

Мир, сжавшись в точку, стал опять большим.

Мерзавцы!.. Ночью. Сдал на «пять». Пляши.

О чем это он? Кто и кому посвящает эти пять строк? Посвящает… Это что, и есть Посвящение?

* * *

Их только трое в комнате. Изольда шагает навстречу Тристану, шагает в его объятия, халат распахивается, халат падает за спину, и так они стоят молча и недвижно, и Симон стоит рядом, и в ушах стоит звон, и мир стоит на пороге взрыва, и что-то надо делать, а Симон почему-то приподнимается на цыпочках, ему очень важно посмотреть сверху на этих двоих… (Среди Посвященных одно время было модно просверливать себе дырочку в темени — делалась натуральная трепанация черепа с целью вновь открыть заросший в детстве родничок для прямого и полноценного контакта мозга с космосом)…как будто эти дырочки можно разглядеть, они же кожей затянуты… Но он разглядел: не было дырочек. Вот и славно. Он любит их обоих. Любовь — великое чувство. А страсть? Страсть он убил, стреляя в Шарон. Неужели?