— Да надоело быть маленьким. Все тобой помыкают, командуют, в школе там…

Бурик остановился.

— А как же… как же мы?! — проговорил он, растерянно глядя в лицо друга.

— Ты что, Бурик! Ну я же пошутил… — Добрыня глядел под ноги и пинал какой-то камушек, не зная, как поднять глаза.

— Ты больше не шути. Фигово у тебя получается. — Бурик повернулся, и, шмыгнув носом, пошел дальше по улице Космодемьянских.

— Помнишь, я тебе сон рассказывал? — спросил он, не поворачиваясь.

— Помню, — просопел Добрыня где-то сбоку. — Про мальчишку, которого ты…

— Он состарился на моих глазах. Сначала быстро вырос, а потом состарился. А я… я только смотрел… Если б такое случилось не во сне, а на самом деле, я не знаю… я, наверное, тут же умер бы.

— Ну ладно тебе… Это ведь только сон. Что ты так мучаешься?

— Я и сам не знаю.

Два направления рельсов, идущих с трамвайного моста, упирались в улицу Космодемьянских и сплетались в замысловатый перекрестный узор, чтобы через несколько метров разбежаться по стрелкам в разные стороны. В центре этого переплетения Бурик остановился.

— Вот, смотри!

Очертания рельсов в этом месте образовывали правильный ромб. В его середине, на одном из выпуклых булыжников, которыми была вымощена трамвайная линия, виднелся полустертый крест, сделанный белой масляной краской.

— Это ты пометил? — спросил Добрыня.

— Ага. Давно уже. Я сюда поздно вечером с линейкой пришел и замерил расстояния от рельсов. Чтобы уж наверняка по центру…

— Голова! — оценил Добрыня.

— Да ну… На меня тут какие-то пьяные как на идиота посмотрели.

— На то они и пьяные. Куда вставать?

— Да вот прямо сюда. Пяткой.

— На крестик?