Больше я не чувствовал ничего. Внутри меня и сейчас все мертво от пережитого горя. И я знаю, что, едва вернусь на родину, в мой замок, придет все – и жгучая вина, и боль потери, и стыд, и все другие чувства, от которых сейчас я защищен пеленой усталого равнодушия человека, только что потерявшего все, что было его жизнью.

«Святая Екатерина» идет полным ходом, и ее покачивание заставляет меня подумать о том, что я не спал уже много часов.

Возможно, Харкер попытается отыскать меня. Возможно, не станет преследовать, считая себя в безопасности. Уверен, что он исполнит свою угрозу и сделает все, чтобы имя мое больше не произносилось в лондонских салонах. И пусть недавние знакомые меня посчитают чудовищем, пусть поверят всему, что скажут обо мне Харкер и его товарищи, я надеюсь, останется одна душа, которая сохранит доброе отношение ко мне и моим бедным сестрам.

О, милая, добрая мисс Мина! Надеюсь, жертва моя не была напрасной.

Скоро увижу я вновь родные берега. Скоро дилижанс понесет меня через милое моему сердцу ущелье Борго домой, в замок, что я так долго считал своей тюрьмой, а ныне благословляю как последний приют израненной моей души. И я знаю, что и вам, дорогая мисс Мина, придутся по душе эти суровые скалы, эти дикие задумчивые пустоши, дышащие ароматами летнего разнотравья. Вы найдете здесь то, чего не отыскать в Лондоне, милая мисс Мюррей. Вы найдете землю, к которой привязаны незримыми нитями крови все Дракулы. И рано или поздно кровь, что вернула вам здоровье и силы, позовет туда, где я буду ждать вас. Самую последнюю месть и самую великую радость.

На этом заканчиваю мои записки. Тетрадь эту оставлю я в первой же гостинице, в надежде, что любопытный ее хозяин прочтет и перескажет мою историю своим постояльцам. И пусть молва треплет ее, как бросают и перекатывают морские волны бутылку с просьбой о помощи. Пусть ее несут дирижабли, толкают вперед колеса пароходов, пусть блуждает она в клубах пара на улицах городов, пока не отыщет в этом заполненном машинами мире человека.

Андрей Гребенщиков Deum Machina

Андрей Гребенщиков

Deum Machina

И сказал Бог: да произведет вода пресмыкающихся, душу живую, и птицы да полетят над землею по тверди небесной. И сотворил Бог рыб больших и всякую душу животных пресмыкающихся, которых произвела вода, по роду их, и всякую птицу пернатую по роду ее. И был вечер и было утро – день пятый.

В левой руке – пергаментный свиток, скрепленный печатью из еще чуть теплого сургуча, в правой – обрывок старой газеты с неряшливыми закорючками-кляксами в некогда белом уголке. Особой разницы между письменами нет: что импозантный, искусственно состаренный пергамент, доставленный пневмопочтой, что жалкий огрызок несвежей бульварной газетенки, полученный от нервного курьера, – и тут, и там отсроченный приговор. С этого момента жизнь начинает течь по-другому, обретает новое измерение: не в годах или десятилетиях, даже не в месяцах и неделях, всего лишь в днях. Скажем, жизнь длиной в пять дней. Или семь. Звучит? Остается только выбрать, какая из бумажек станет «финальной».