«В горе и радости», – клялась она. Сама понимала, что клялась, но откуда же ей было знать, что в «горе» его станет меньше? Все случилось так просто: сегодня он целый и невредимый, а на другой день остался без трех четвертей руки. Когда впервые вернулся домой с культей в марле, она, конечно, поняла, что ее трогать нельзя, что ему будет больно. Отнеслась с уважением, держалась на расстоянии. Но рана зарубцевалась, ткань уплотнилась, а потом затвердела, и культя стала просто культей. К этому времени уже казалось, что она не спала целый год. Конечно, на самом деле не так долго, но так уже ей казалось, о чем она ему честно и сказала. Но он, такой неженка, все понял неправильно. «Трагедия, – заявил он, – не в том, можешь ты или не можешь уснуть. Вот, – сказал он, потрясая культей у нее перед носом, – настоящая трагедия. Культя побеждает режущую боль в ладонях».

Правда, что ли? Они играли в какую-то игру, где можно победить? Игру, в которой боль разрешается чувствовать только человеку с отсутствующей рукой – отсутствующей на три четверти рукой? Она так не думала. И в самом деле, со временем и с терпением, когда его боль сошла на нет и он научился не хватать отсутствующей рукой, скажем, стакан, от возмущения он перешел к утверждению – весьма разумному, как ему казалось, – «Но у меня же еще что-то осталось от руки. Пользуйся».

Но нет, все было уже не так. Теперь, когда он спал на боку, как всегда, а она придвигалась через простыню и закидывала на него ладони, то они обе действительно умещались на культе. Но одна ладонь постоянно соскальзывала и падала на его ребра. А если приподняться на кровати повыше, чтобы не соскальзывала одна ладонь, то тогда соскальзывала другая, съезжала по плечу на шею. И так, и так слишком низко. Да, правда, это означало, что подергивало только одну ладонь, а не две, но уснуть-то она все равно не могла. «Он что, не может просто надевать протез на ночь?» – на таких мыслях иногда она ловила себя в три или четыре утра. Но сама понимала, что просит слишком много. Врач сказал ему – сказал им, – что если он будет надевать протез на ночь, то не сможет его носить весь день без боли, напряжения и даже – в потенциале – собственных прострелов. Нет, несмотря на их отношения, она не могла просто попросить о таком – а даже если бы попросила, что-то ей подсказывало: он почти наверняка скажет «нет».

Так что месяцами она не смыкала глаз. Одну ладонь клала на мужа, а вторую держала в воздухе, на месте, где раньше была его рука. Держала, сколько могла, или водружала на мужа подушку, если он спал крепко и не спорил. Но все это было не то. В лучшем случае она добивалась какого-то раздражающего оцепенения. А его, убеждалась она все больше, было недостаточно.