– Обещаю, я пришлю их вам по почте.

– Очень мило с вашей стороны.

– Сегодня, Ирен, я не буду милым.

– Правда? Жаль. Ну ладно, пусть так. Как вам кофе?

– Великолепный.

Адамберг встряхнул шар и стал смотреть, как снежинки падают на корабль – герб Рошфора. “Тринидад” оказался в оковах холода. Вейренк хранил молчание.

– У вас тоже такой вид, будто вы не в своей тарелке, – заметила Ирен, указав подбородком на Вейренка.

– У него болит голова, – пояснил Адамберг.

– Хотите, дам таблетку?

– Он уже две принял. Когда у него мигрень, он не может произнести ни слова.

– С возрастом это пройдет, вот увидите, – успокоила их Ирен. – С чем же таким неприятным вы ко мне приехали, Жан-Бат?

– Вот с этим, Ирен, – произнес Адамберг, открывая рюкзак. – Пока что ничего не говорите, прошу вас. Мне и так очень непросто.

Адамберг принялся ровно выкладывать на стол фотографии девяти восемнадцатилетних жуков-вонючек из приюта “Милосердие” и Клода Ландрие. Одного за другим, в порядке их гибели. Под ними – их же снимки сорок или шестьдесят лет спустя.

– Вы как будто раскладываете пасьянс, а это – игральные карты, – заметила Ирен.

– Все они мертвы, – произнес он.

– Об этом я и говорю. Для убийцы это пасьянс.

– И он сложился. Начиная с этого, Сезара Миссоли, погибшего в девяносто шестом году, и заканчивая этими, Тораем и Ламбертеном, скончавшимися в прошлый вторник. Первые четверо были застрелены или умерли якобы от несчастного случая с девяносто шестого по две тысячи второй. Шестеро остальных получили запредельную дозу яда паука-отшельника в течение последнего месяца.

Ирен спокойно предложила еще по чашечке кофе.

– Проверено: отлично помогает от головной боли, – сообщила она.

– Спасибо, – произнес Вейренк, протягивая ей чашку.