Мэнди не завидовала ни этой комнате, ни тому, что в ней находилось, и с удовольствием подумала о просторном чердачном помещении, которое пришлось ей на долю в снимаемом в складчину доме в Стрэтфорд-Исте: напротив ее кровати — стена, где на специальной доске с колышками висят ее шляпки в буйном многоцветье лент, цветов и яркого фетра; кровать, застланная полосатым пледом, односпальная, но способная вместить двоих, если ее друг порой остается на ночь; чертежная доска, которой Мэнди пользуется, создавая свои эскизы; большие, жестко набитые подушки, разбросанные по полу; музыкальный центр и телевизор, и глубокий стенной шкаф, где она держит одежду. В мире существовала только одна комната, куда ее тянуло больше, чем к себе домой. Вдруг она замерла, не донеся вилку до рта, и прислушалась: по булыжнику явно прошуршали колеса. Через несколько секунд из кухни вернулись Джеймс и Франсес.

— Полицейские приехали, — сказал Джеймс Де Уитт, — две машины. Мы не разглядели, сколько там людей. — Он взглянул на Франсес Певерелл, и впервые голос его звучал неуверенно, он явно нуждался в одобрении. — Может, мне надо туда пойти?

— Разумеется, нет. Зачем им там лишние зрители? Габриел и Сидни сообщат им все, что необходимо. В любом случае, я думаю, они все равно поднимутся к нам, когда закончат. Им надо будет поговорить с Мэнди. Она — самый главный свидетель. Она ведь первая там оказалась. — Франсес снова села за стол и очень мягко сказала: — Думаю, вам очень хочется поскорее попасть домой, Мэнди. Мистер Де Уитт или я потом отвезем вас, но боюсь, вам следует дождаться полицейских.

Мэнди и в голову не приходило, что можно поступить как-то иначе. Она ответила:

— Да ладно, я не против. Только все подумают, что я несчастье приношу, правда ведь? Стоит мне где-то появиться, сразу самоубийство обнаруживаю.

Это было сказано лишь наполовину всерьез, но, к великому удивлению Мэнди, мисс Франсес воскликнула:

— Не говорите так, Мэнди! Даже думать так не надо. Это просто предрассудок. Никому и в голову не придет, что вы приносите несчастье! Послушайте, Мэнди, мне неприятно думать, что вы останетесь сегодня ночью одна. Может быть, вам нужно позвонить родителям, маме? Может быть, стоит поехать сегодня к ним? Ваша мама не могла бы заехать за вами?

Черта с два, подумала Мэнди и сказала:

— А я не знаю, где она. — И едва удержалась, чтобы не добавить: «Может, в „Красном кресте“, на Хейлинг-Айленде где-нибудь».

Но слова мисс Франсес и доброта, их подсказавшая, пробудили прежде неосознанную потребность в женском сочувствии, в тепле и уюте той комнаты, что находилась на верхнем этаже, недалеко от Уайтчепел-роуд. Ей хотелось снова ощутить знакомый душный запах — смешанный запах вина и духов миссис Крили, хотелось свернуться калачиком перед газовым камином в низком кресле, замыкавшем ее в себе, словно материнское лоно, слышать убаюкивающий шум машин на Уайтчепел-роуд. Она не могла чувствовать себя как дома в этой элегантной квартире, а эти люди, при всей их доброте, были ей чужими. Ей нужна миссис Крили. И она сказала: