Сегодня, как и всегда, Венис не смотрела в сторону судьи, присяжных, свидетелей. Она редко переговаривалась со своим помощником или с юристом Эша, сидящим впереди, и никогда ни на минуту не заставляла себя ждать, когда надо было извлечь из кипы бумаг единственно нужную. Ни один защитник не входил в зал суда подготовленный лучше, чем она. На своего подзащитного Венис тоже редко смотрела, а если и поглядывала, то незаметно, лишь слегка повернув голову к скамье, на которой он сидел. Однако ни на секунду не забывала о его молчаливом присутствии, как не забывали о нем и члены суда. Гарри Эш, которому на момент суда был двадцать один год и три месяца, обвинялся в убийстве родной тетки, миссис Риты О’Киф, найденной с перерезанным горлом. Один точный удар был роковым. Остальные множественные раны на полуобнаженном теле были нанесены словно в приступе безумия. Часто при совершении особенно жестокого убийства обвиняемый кажется окружающим слишком заурядным человеком, неподходящим кандидатом для такого страшного преступления. Но в данном случае во внешности подсудимого не было ничего заурядного. Чтобы воссоздать в памяти черты лица молодого че-ловека, Венис не нужно было лишний раз на него смотреть.

У подсудимого были черные волосы, глаза, хмуро взиравшие на мир из-под прямых густых бровей, большой рот, тонкие, упрямо и жестко сложенные губы, заостренный нос. Длинная и тонкая шея придавала его голове вид жреческой хищной птицы. Эш не ерзал на месте и вообще почти не двигался, просто сидел с прямой спиной посередине скамьи с охранниками по бокам. В сторону жюри присяжных, слева от него, почти не глядел. Только раз, во время вступительного слова обвинителя, Венис заметила, что он посмотрел вверх, где сидели зеваки, взгляд его презрительно скользнул по рядам, как бы оценивая, какого рода аудиторию он привлек, а потом снова перевел взгляд на судью. Но в его неподвижности не было никакого напряжения. Напротив, он производил впечатление человека, привыкшего к публичности, и вел себя как юный князек в окружении придворных на народном празднике, где, не получая никакого удовольствия, просто отбывал повинность. А вот присяжные, обычная «сборная солянка» из мужчин и женщин, призванных разобраться в этом деле, показались Венис странно подобранным сбродом. По меньшей мере четверо из них – в джемперах и рубашках с открытым воротом – выглядели так, словно собрались помыть машину. Обвиняемый по контрасту был одет с иголочки – в темно-синий костюм в полоску и рубашку такой ослепительной белизны, что ее можно было использовать в рекламе стирального порошка. Костюм был хорошо отутюжен, хотя и плохо скроен: из-за подкладных плеч атлетическое молодое тело казалось по-юношески нескладным. Неплохо задумано: костюм говорил о чувстве собственного достоинства владельца и одновременно о его эмоциональной ранимости – на этом сочетании Венис и собиралась сыграть.