– Взгляни на ее левую руку, Кейт, – сказал Дэлглиш. – Не забудь, она работала уборщицей.

– Только три вечера в неделю, сэр, и всегда в перчатках.

– На внутренней стороне ее указательного пальца есть маленькое уплотнение, почти мозоль. Думаю, она писала левой рукой.

Присев на корточки, Кейт внимательно осмотрела левую руку, не притрагиваясь к ней. Потом сказала:

– Кто может знать, была ли она левшой? Ведь она приходила на работу, когда большинства сотрудников коллегии уже не было, и они никогда не видели ее с ручкой в руке.

– Возможно, видела миссис Уотсон, ее напарница, – возразил Дэлглиш. – Но вот кто может внести ясность, так это мисс Элкингтон. Миссис Карпентер подписывала при ней платежную ведомость. Позвони ей из машины, Кейт, и если она подтвердит наши предположения, вызывай доктора Кинастона, фотографов, криминалистов, всю команду – и, конечно, Пирса. И, учитывая вид пятен крови, хорошо бы захватить с собой судебного эксперта. Сама оставайся внизу, пока не подъедет подкрепление. Нужно проследить, чтобы из дома никто не выходил. Делай это незаметно. Для всех – на миссис Карпентер напали, но о ее смерти – ни звука. Скоро это всем будет известно, но постараемся, насколько возможно долго, не подпускать близко стервятников.

Кейт беспрекословно повиновалась. Дэлглиш подошел к окну и стоял, глядя в сад. Он приучил себя не предвосхищать заранее события: предположения, не подкрепленные фактами, всегда поверхностны и могут быть опасны.

Это короткое время в обществе молчаливого трупа казалось щедрым бонусом – тихие, мирные минуты, когда от него ничего не требовалось – только ждать. Он мог уйти – не столько волевым усилием, сколько простым психическим и физическим расслаблением – глубоко в себя, в то уединение, которое питало его жизнь и творчество. Ему не впервой оставаться наедине с трупом. Знакомое, но всегда забываемое до следующего случая ощущение вернулось и окутало его. Он переживал полное и абсолютное одиночество. Эта пустая комната, если не считать его присутствия, не могла быть более одинокой. В жизни Джанет Карпентер не вызывала таких сильных эмоций, какие теперь вызывала ее смерть.

Нижние этажи также сохраняли спокойствие. В этих изолированных ячейках продолжалась обычная дневная жизнь. Шторы подняты, чай заварен, растения политы, а те, кто любит поспать, шатаясь, брели к ванне или душу. Никто не подозревал о трагедии на верхнем этаже. Когда новость разнесется по дому, палитра откликов будет многоцветной: страх, жалость, любопытство, чувство превосходства; прилив энергии от сознания, что живой; удовольствие от возможности поделиться новостью с друзьями; стыдливое возбуждение при мысли, что пролита не твоя кровь. Дом, в котором произошло убийство, не может избежать заражения, но здесь это не будет ощущаться так остро, как в оскверненной коллегии Мидл-Темпл. Там убито нечто большее, чем друг или коллега.