— Ты. Ты меня впустишь?

— Нет.

— Но ты сказала, что я могу связаться с тобой, если мне будет слишком одиноко. И мне стало слишком одиноко.

— Аслак Кронгли, — сказала она. — Я уже легла. Езжай в гостиницу. Завтра в первой половине дня можем выпить где-нибудь кофе.

— Мне кажется, кофе нужен мне сейчас. Десять минут, а потом я позвоню и вызову такси, ладно? А пока можем поговорить об убийствах и серийных убийцах. Что ты на это скажешь?

— Прости, — сказала она. — Но я не одна.

Кронгли вдруг резко выпрямился, и Кайе показалось, что он вовсе не так пьян.

— А-а-а… Значит, он здесь, тот полицейский, в которого ты по уши влюблена?

— Возможно.

— Э-это его? — медленно спросил ленсман и пнул большие ботинки возле дверного коврика.

Кайя не ответила. В голосе Кронгли, нет, в его интонации было что-то, чего она никогда не слышала раньше. Как какое-то низкочастотное, едва слышное рычание.

— Или ты выставила эти башмаки на всякий случай, чтобы попугать? — Во взгляде его был и смех, и слезы. — У тебя никого нет, правда, Кайя?

— Послушай, Аслак…

— Тот полицейский, о котором ты говорила, Харри Холе, сегодня вечером облажался. Появился в «Юстиции» пьяный в стельку, прямо напрашивался на то, чтобы ему дали в рыло, ну и получил свое. Потом приехала патрульная машина, чтобы увезти его домой. Так что ты сегодня вечером все равно свободна, или как?

Сердце ее забилось чаще, и она уже больше не мерзла в своем халате.

— А что, если его сюда привезли? — спросила она и услышала, что и голос у нее стал другим.

— Нет. Они мне потом перезвонили и сказали, что повезли его черт-те куда, он собрался кого-то навестить. Когда выяснилось, что это Государственная больница, то ребята попытались отговорить его от посещения, а он просто взял и выпрыгнул из машины, когда они остановились на красный. Я люблю крепкий кофе, хорошо?

В глазах его появился лихорадочный блеск, как у Эвена, когда он болел.

— Аслак, уходи. На Киркевейен можно взять такси.