— А у тебя есть другая версия, которую ты хочешь мне изложить?
— Нет. Я просто хочу рассказать первым.
— Ты выпил, Харри?
— Будешь слушать?
— Твой дед пил. Я любил его. И пьяного, и трезвого. Мало кто может сказать такое про отца-пьяницу. Нет, не хочу я ничего слышать.
— Гм…
— Я и тебе скажу то же самое. Я тебя любил. Всегда. Пьяного и трезвого. Хотя это нетрудно. Ты всегда был воинственным. Вечно воевал почти со всеми, в том числе и с самим собой. Но любить тебя — это легче всего, Харри.
— Папа…
— Нет времени потолковать о важных вещах, Харри. Не знаю, говорил ли я тебе, кажется, да, но иногда мы так много и так часто о чем-то думаем, что нам начинает казаться, будто мы говорили об этом вслух. Я всегда гордился тобой, Харри. Часто я рассказывал тебе об этом?
— Я…
— Да? — Улав Холе прислушался в темноте. — Ты что, плачешь, сын? Ладно. И знаешь, чем я гордился больше всего? Я тебе никогда не говорил, но как-то нам позвонил твой школьный учитель — ты тогда ходил в среднюю школу. Сказал, что ты опять затеял драку на школьном дворе. С двумя мальчишками на год старше. В тот раз все обернулось плохо, тебя отправили в дежурную поликлинику, потому что пришлось зашивать губу и тащить расшатавшийся зуб. Помнишь, я еще карманные деньги тебе урезал? Так вот, после Эйстейн мне все рассказал. Как ты набросился на них, потому что они налили Валенку в рюкзак воды из фонтанчика. А ведь, насколько я помню, Валенок тебе никогда особо не нравился. Эйстейн сказал, тебе тогда здорово досталось, потому что ты не хотел сдаваться, поднимался снова и снова, и в конце концов у тебя так сильно пошла кровь, что большие мальчишки испугались и убежали.
Улав Холе тихо засмеялся.
— Тогда я не стал тебе говорить, не хотел поощрять тебя, чтобы ты не дрался еще чаще. Но я так гордился тобой, почти до слез. Ты был таким храбрым, Харри. Ты боялся темноты, но входил в темные комнаты. И я был самым гордым отцом на свете. Я когда-нибудь говорил тебе это, Харри? Харри? Ты здесь?