– Отвали от меня!

– Ты убила Юльку Зинчук!

Ухмылка Рогозиной похожа на оскал. Наконец-то она может сказать это вслух:

– Зинчук сама напросилась!

В ее выкрике такой заряд неистовой злобы, что Маша останавливается.

Света больше не притворяется, что ей весело.

– Сама напросилась! – повторяет она с мрачным удовлетворением. – Думаешь, я стала бы смотреть, как она расхаживает здесь, изображая меня? Мыть за вами дерьмо, драить раковины – и молчать? Ты правда так думаешь?

На какой-то момент она снова всесильна. Из оплывшей тетки проглядывает юная девчонка, свободная от любой власти, кроме власти своих желаний. Глаза ее горят, она вновь здесь самая главная. Кто ты такая, Маша Елина? Слабачка, трусиха! Но лучше уж такой зритель, чем никакого.

– Эта дура до последнего не понимала, что ее ждет. – Рогозина осуждающе качает головой. – Даже не сообразила, что у меня есть ключи от всех номеров!

– Тебя поймают, – убежденно говорит Маша. – Зря ты это сделала, Света.

И тут Рогозину прорывает окончательно.

– Заткнись! Дура! Она собиралась всем про меня рассказать! Выставить меня перед вами, уродинами, как зверя в клетке! А вы бы ржали и тыкали пальцами! Думаешь, я этого хотела? Думаешь, мне было весело?!

На Машу льется поток непристойной брани, под которым она должна съежиться и замереть. Вместо этого Елина смотрит прямо на Рогозину, и губы ее вздрагивают.

Я смотрю ее глазами и вижу то, что видит она: большой чистый класс с портретами классиков на стенах, декабрист в горшке на подоконнике, выпустивший вверх зеленую стрелу с огненным цветком.

«Почему я никогда не смеюсь на твоих выступлениях, Куклачев?»

– У тебя просто нет чувства юмора! – улыбается она в лицо Рогозиной.

И вот этого Светка выдержать не в силах. Ярость, ненависть, проклятия – все переварит она, кроме насмешки.

Ножницы взлетают в воздух.

В эту последнюю секунду я вдруг понимаю, что нужно сделать, и даже не успеваю испугаться принятого решения. Вниз, вниз – со всего размаха!

Мое падение коротко и страшно. Как приближение огромного колеса «Камаза» к распластавшемуся на льду мальчишке. Как прыжок с моста, под которым текут пестрые пятнышки машин. Я швыряю себя – то, что от меня осталось, – между Машей Елиной и замахнувшейся на нее Рогозиной.